Несостоявшиеся жизни - [6]

«Я здесь родился, — сказал он, — здесь и умру. В Англии я чужак. Не люблю их обычаев и не понимаю, о чем они толкуют. Но и здесь я тоже чужак. Для малайцев и китайцев я белый, хотя говорю на малайском не хуже их, и всегда буду для них белым. — Потом сделал важное признание: — Конечно, будь я поумней, я бы женился на малайке и завел полдюжины ребятишек-полукровок. Это единственный выход для тех, кто здесь родился и вырос».

Но причина горечи Грэйнджа коренилась в чем-то ином, не только в финансовых тяготах. О других белых, живших в колонии, он не сказал ни единого доброго слова. Видимо, считал, что они его презирают, потому что он тут родился. Он был раздражительным, разочаровавшимся в жизни человеком, к тому же еще и самовлюбленным. Показал Скелтону свою библиотеку. Книг было немного, зато все специально подобранные, представлявшие вершины английской литературы; он постоянно их перечитывал, но они, похоже, не научили его ни милосердию, ни доброте, не затронули в нем ни единой струны, он читал их лишь для удовлетворения собственного тщеславия. Его внешность, такая благодушная и такая типично английская, казалось, имела весьма отдаленное отношение к тому человеку, что был за ней; не покидало ощущение, что за этой маской скрывается фигура зловещая.

На следующий день рано утром, чтобы немного насладиться прохладой, Скелтон устроился на веранде возле своей комнаты с трубкой и книгой. Он был еще очень слаб, но чувствовал себя гораздо лучше. Вскоре к нему присоединилась миссис Грэйндж. В руках она держала большой альбом.

— Я решила показать вам свои старые фотографии и заметки обо мне. Не думайте, что я всегда была такой, как сейчас. Он ушел на плантацию и вернется часа через два-три.

Миссис Грэйндж, в том же голубом платье, в каком была накануне, по-прежнему непричесанная, казалась непонятно взволнованной.

— Это единственное, что напоминает мне о прошлом. Порой, когда становится совсем тошно, я смотрю мой альбом.

Она села рядом со Скелтоном, и он принялся листать страницы. Заметки были из провинциальных газет, упоминания о миссис Грэйндж — на сцене она, как можно было понять, выступала под именем Весты Блэйз — были аккуратно подчеркнуты. Судя по фотографиям, она была хорошенькой, но не обладала яркой индивидуальностью. Она играла в музыкальных комедиях и ревю, в фарсах и комедиях; просмотрев заметки и фотографии, можно было легко убедиться, что это самая обычная, невыразительная, даже довольно примитивная карьера девушки без особых талантов, которая попала на сцену лишь благодаря смазливой мордашке и ладной фигуре. Миссис Грэйндж рассматривала фотографии и читала заметки с таким жадным интересом, словно никогда прежде их не видела, голова ее при этом продолжала дергаться, а рука ходить ходуном.

— В театре надо иметь покровителя, а у меня никого не было, — сказала она. — Если бы судьба мне улыбнулась, знаю, я бы сделала блестящую карьеру. А мне просто не везло, какие уж тут могут быть сомнения.

Все это звучало лживо и с какой-то ненужной патетикой.

— Осмелюсь заметить, что сейчас вам лучше живется, — сказал Скелтон.

Она выхватила у него альбом и с треском захлопнула. У нее начался чудовищный приступ тика, на нее было жутко смотреть.

— Что вы хотите сказать? Что вообще вы знаете о моей здешней жизни? Да я бы давно руки на себя наложила, только я знаю — он ждет моей смерти. Только так и могу с ним поквитаться — оставаться живой, и я буду жить. Пока он жив, я буду жить. Ох, как я его ненавижу! Я часто думала, может, мне его отравить? Но духа не хватило. Не знаю, как это осуществить, к тому же, если б он умер, китайцы не дали бы мне выкупить плантацию и меня бы отсюда выгнали. А куда мне податься? Ведь у меня никого на всем белом свете.

Скелтон был ошеломлен. В голове пронеслась мысль, что она безумна. Он не знал, что сказать. Она бросила на него проницательный взгляд.

— Вас, должно быть, удивляет, что я так говорю. Но я отдаю себе отчет в каждом слове. Он тоже хотел бы убить меня и тоже не решается. Он-то прекрасно знает, как это сделать. Знает, как убивают малайцы. Он здесь родился. Он вообще все знает об этой стране.

Скелтон заставил себя заговорить.

— Видите ли, миссис Грэйндж, я совершенно чужой вам человек. Вы не думаете, что весьма неблагоразумно сообщать мне вещи, о которых мне не следует знать? В конце концов, вы ведете очень замкнутый образ жизни. Осмелюсь заметить, вы с мужем раздражаете друг друга. Теперь, когда дела идут лучше, вы, может быть, сумеете отправиться в Англию.

— Не хочу я в Англию. Мне будет стыдно, когда там увидят, на кого я стала похожа. Вы знаете, сколько мне лет? Сорок шесть. А выгляжу я на шестьдесят и знаю об этом. Я потому и показала фотографии, чтобы вы убедились — не всегда я была такой, какая сейчас. Господи, как я загубила свою жизнь! Люди говорят о романтике Востока. Вот пусть сами ей и наслаждаются. А по мне лучше работать костюмершей в провинциальном театре или уборщицей, чем мучиться, как я. Пока я не очутилась в этой дыре, я никогда не была одинока, вокруг всегда были люди, вы не представляете, что это такое — не иметь возможности перемолвиться с кем-нибудь словом круглый год. Все держать в себе. Испытали бы на собственной шкуре эту муку — не видеть ни единой души неделями, изо дня в день, и так шестнадцать лет кряду — никого, кроме человека, которого ненавидишь всеми фибрами души.