Несобранная проза - [11]

V.

Проснувшись на следующее утро, я уже не застал следа вчерашнего ночлежника. Подушка и одеяло были аккуратно свернуты, а сам гость исчез. Я этому не очень удивился, зная, что у моего знакомого нравы и привычки оригинальны, а потом и думать о нем забыл. Но часа через три опять пришлось о нем вспомнить, потому что раздался звонок, и девушка сказала, что меня желает видеть какой-то офицер. Кроме Штоля, у меня знакомых офицеров не было, но оказалось, что это был не он, хотя и того же полка.

– Чем могу служить? – поинтересовался я. – Прошу садиться.

А он топчется и спрашивает:

– Вы, – говорит, – такой-то… – и называет мое имя.

– Да, я самый! – отвечаю. Офицер продолжает:

– Так это у вас живет Федор Николаевич Штоль?

– Как живет? Я с ним только третьего дня познакомился, а вчера он был у меня в гостях. Объясните, пожалуйста, в чем дело? Почему вы думаете, что ваш товарищ живет у меня?

Тогда офицер сел и объяснил подробнее.

– Я об этом узнал у Тамары Панкратьевны, она его большой друг и всегда знает, где Штоль находится, а знать это очень нелегко, особенно теперь, когда он в бегах.

– В каких бегах?

– Да в самых обыкновенных. Отлучился из полка без всякого рапорта, и неизвестно, где пребывает пятую неделю. Теперь, когда он приедет к вам, уговорите его вернуться в полк. Конечно, его сейчас же отправят в комендантское, а то будет хуже:

– Так, ведь, он меня не послушается! Раз своих друзей не слушает, так уж постороннего и подавно.

– Нет, он посторонних больше стесняется.

– А вы сами теперь свободны?

– Да. А что?

– Так позавтракайте со мной и подождите: может, Штоль придет при вас, вот вместе и поговорим.

Товарищ Штоля мне показался совсем простым, такой румяный, круглолицый и все краснел. От завтрака он не отказался, и я хотел уже позвонить, чтобы сделать распоряжение, как вдруг без звонка вошла горничная и сказала, что пришел шофер и спрашивает плату за вчерашний автомобиль.

– За какой автомобиль? Да я с самых дядиных похорон и на автомобилях-то не ездил.

Тут девушка меня надоумила, что, может быть, господин Штоль не заплатили.

– Какие глупости! – возразил я, – он приехал на своем автомобиле, да и с какой стати он дал бы мое имя?

– Извините, что я вмешиваюсь, – сказал офицер, – но у Феди Штоля никакого автомобиля нет.

– Да не у него, а у его матери.

Но офицер настаивает, что и у матери Штоля никакого автомобиля нет, а что не заплатить шоферу и послать его по чужому адресу, это с Федором Николаевичем случается. Шофера я отпустил, а сам, севши с офицером за завтрак, попросил его сообщить подробнее, что он знает о своем товарище, ночной рассказ которого так меня заинтересовал.

VI.

Сведения, данные мне румяным офицером, дополнили повесть Штоля, осветив несколько иначе некоторые ее эпизоды. Главным же образом, они пролили свет на характер самого Федора Николаевича, делая его более правдоподобным и подчиненным какой-то логике. Тут-то я узнал прозвание «Федя-Фанфарон» и почему оно было дано подпоручику Штолю. Впрочем, не трудно догадаться, за что дается человеку подобное прозвище, которое само в себе носит определение своих свойств, но в Феде это фанфаронство далеко не всегда вызывалось желанием обмануть или даже надуть человека, а происходило, вероятнее всего, от распущенности и несдержанной фантазии, чем опять приводило на память его родство с Цезаркой.

Его фанфаронство выказывалось по поводу всяких обстоятельств, значительных и незначительных, проявлялось неожиданно и далеко не всегда имело в виду выгоду или избежание невыгоды, как в случае с материнским автомобилем.

Вторым качеством поручика Штоля, которое я уже имел случай заметить и которое отлично совмещалось с фанфаронством, была его необычайная требовательность к другим и никакой к себе. Он воображал, что не только друзья, полюбившие его за что-нибудь, а, вообще, все люди, все учреждения, писатели, художники, встречные существуют только для него и должны существовать только для него и должны существовать так, как ему угодно и удобно, не иначе, а он сам ни для кого ничего делать не должен, даже для самого себя. Отсюда развилось нетерпеливое и нетерпимое критиканство, а также способность попадать в такие положения, где его непременно нужно было спасать, выручать и что-то с ним делать. Казалось бы, те превратности жизни, из которых я знал только малую часть, могли бы доказать Штолю всю несостоятельность и неудобство такого образа мыслей, но, вероятно, горбатого может исправить только могила, а по словам краснощекого офицера, искренно, по-видимому, расположенного к нашему несчастному герою, никак нельзя было представить, чтобы Федя Штоль сам о себе хлопотал, старался что-нибудь для себя сделать, нет, он только требовал, обижался и всех бранил, не исключая и тех, которые за него действовали. Это, конечно, могло бы показаться не очень красивым и всех от него отогнать, но, при всех этих отрицательных качествах, у Штоля была и доброта, известное благородство, какая-то сердечная ласковость, которые и влекли к нему именно добрых и хороших людей, а он имел какую-то способность отыскивать таких людей, необычайно скоро входить в их жизнь и еще быстрее куда-то исчезать.