Несобранная проза - [10]

Бабушкины деньги Штоль, действительно, получил, хотя и уверял, что ему чего-то там не додали, и передал их матери. Цезарина нежно поцеловала сына, купила место в Сестрорецке и начала строить дачу, чтобы жить там и зимою, а часть денег пустила на биржу, уверяя, что играет удачно и этим живет. Сын не входил в расследование, правду ли говорит новоявленная мамаша, а жил с нею, ни о чем не рассуждая и особенно ни о чем не заботясь, так как Цезарка давала ему достаточно карманных денег. Конечно, уход был не тот, что у деда, но довольство почти такое же. Федя был не маленький и, конечно, понимал, что бритый господин, дававший матери биржевые советы и ласкавший ее сына всяческими подарками и вниманием, был ее содержателем и любовником, – но ему не совсем ясно представлялось, какую роль играли молодые люди, иногда его сверстники, которые все время толкались у них в квартире и очень часто менялись. Наконец, и это ему стало ясным.

К нему иногда заходил один из его товарищей, с которым он не был особенно дружен, а водился потому, что тот был добрый малый и их близкий сосед по кварталу. Этот юнкер как-то привился у Штолей, случалось, завтракал, обедал, занимал у Феди рублей по пяти, – вот и все.

Однажды, сидя в сумерках у окна, Штоль слышал, как этот его товарищ разговаривал с другим довольно громко. По-видимому, показывал какие-то часы, потому что другой спрашивал:

– Откуда у тебя, Яша, такие шикарные часы, неужели сам купил?

– Вот дурак-то! Станем мы при нашей наружности сами себе часы покупать!

– Кто же тебе их подарил?

– В том-то и вопрос: кто!

– Неужели женщина?

– Да еще какая женщина – первый сорт! – и потом добавил, не смущаясь, со всею простотою и ясностью, как отпечатал:

– Эти часы подарила мне Цезарина Альбиновна Штоль.

– Та Цезарина, что браслет Фролову купила?

– Она самая.

– За что же она тебе-то часы подарила?

– За мои достоинства.

– Вот форсило несчастный! Да какие же у тебя достоинства?

– Какие? Именно те, которые женщинам в мужчине больше всего нравятся.

Федя сорвался от окна, и быстро подойдя к говорящим, сказал своим петушиным голосом:

– Вы не смеете так говорить о моей матери! – Те несколько опешили, а потом возразили:

– Да что же мы говорили?

– Вы сами знаете, что.

– Что Цезарина Альбиновна мне часы подарила?

– Хотя бы и это.

– Так, ведь, это правда!

– В таком случае ты – подлец.

– От такого слышу.

Сцена сделалась глуповатой тем более, что подоспевшие товарищи не сдерживали улыбок, а некоторые уже громко смеялись.

– Об этом вы будете говорить не со мной, а с моими друзьями! – сказал Федя и ушел.

Найдя двух своих приятелей, он вместе с ними стал изыскивать возможность, как устроить негласную дуэль.

Эта история не осталась тайной. На следующее утро Федю призвали в кабинет начальника, который с ним повел такую беседу:

– У вас вчера вышла история с таким-то? – и он назвал юнкера, который хвастался часами.

– Так точно, ваше высокородие! Но, ведь, он оскорбил при мне женщину, и притом мою мать.

– Мне все известно, дитя мое! Я вполне понимаю ваше негодование, но истории все-таки затевать не следует. Во-первых, потому, что я никаких историй не допущу: вы еще покуда ученик, нижний чин, суда чести между вами быть не может. А, во-вторых, вы позволите говорить с вами откровенно?

– Пожалуйста! – ответил Штоль, не зная, куда клонит полковник.

– Вы только на меня не обижайтесь. Ваш товарищ поступил, конечно, не галантно и совсем не как военный, который такими делами не должен хвастаться. Но должен вам сказать, что вы совершенно не застрахованы, что завтра один, другой, третий, каждый не скажет вам того же самого.

– Разве эта история так известна?

– Эта история, может быть, и не так известна, но каждый вам расскажет свою историю, такую же. Я не осуждаю вашей матушки, но это – так. Раз вы с ней помирились и живете вместе, вам нужно с этим считаться, потому что кипятиться и выказывать свое благородство в данном случае совершенно бесполезно и всем покажется смешной глупостью.

Федя поблагодарил начальника и не помнил, как вышел. Товарищи были тактичны и не приставали к нему с расспросами, а тот, который говорил про часы, довел свою любезность даже до того, что когда у него при Штоле кто-либо спрашивал, «который час!», он всегда ссылался на то, что часов у него нет.

В училище история забылась, но зато какая сцена в трагическом вкусе Цезарины Альбиновны произошла, когда ее сын, вернувшись в субботу домой, стал с ней объясняться! Вся гамма патетизма была перебрана, начиная от бурного раскаяния и нежных слез вплоть до неистовых воплей и метания тарелок. Оба партнера почти на сутки слегли в постель, но Цезарина Альбиновна чувствовала некоторое удовлетворение при воспоминании, что это концертное <соло?> было разыграно на славу. У Феди же на одну минуту промелькнула мысль о тех двух прежних его товарищах, которые, обнявшись, предстали перед престолом Всевышнего. Но он их примеру не последовал, а, наоборот, даже остался жить с матерью, махнув, как казалось, на всё рукой. И только несколько месяцев спустя всё это вспомнил у меня на кабинетной кушетке.

Очевидно, что хотя голос крови в нем и молчал, когда он, бегая в кадетской курточке, называл собственную мать подлизой, но близкое родство с патетической полькой давало себя знать, потому что его рассказ, сам по себе уже достаточно драматичный и трогательный, был передан не без некоторой чувствительной аффектации.