Несломленная - [52]

– Это неправильно, – говорю я маме.

Сейчас, когда отец далеко, она осмеливается признать, что тоже считает этот переезд ошибкой. И все же, несмотря на то что ей тоже жалко уезжать из Австралии, я вижу, что она беспрекословно ему доверяет. Все, что он делает, в ее глазах правильно.

Меня, может, никто и не спрашивает, но я убеждена, что это огромная ошибка для всей нашей семьи. Более того, меня переполняет не только грусть, но и злость. Он заставил нас отвернуться от страны, которая так нам помогла, от правительства, которое платило нам пособие, когда у нас не было ничего. От страны, которая стала моим главным болельщиком. От теннисной ассоциации и тренеров, которые, по сути, обеспечили мою юниорскую карьеру, потратили сотни тысяч долларов, чтобы я стала звездой, покрывали все мои расходы на разъезды, как только я начала показывать результаты. Как у него вообще поворачивается язык говорить, что они меня не поддерживали?

Да и дело не только в помощи. Я действительно чувствую себя австралийкой. Да, были тяжелые периоды, когда мне нужно было доказывать свои способности и требования ко мне были выше, чем к другим детям. Нами пренебрегали из-за нашего происхождения. Родители и их дети говорили нам в лицо: «Уезжать туда, откуда приехали». Нам встречались злые люди. Но все равно теперь я уже чувствую, что это мой дом. Что люди приняли меня и тоже считают своей.

И теперь он снова заставляет страдать меня, маму и Саво, отрывая нас от дома.

В самолете я прихожу к выводу, что это самое чудовищное его решение, с которым мне когда-либо приходилось мириться. Никогда я не забуду этот день. Я делаю это против воли и уже тогда в глубине души понимаю, что однажды это исправлю.

11. Тур, 2011

Впервые в жизни меня начинает утомлять моя цирковая жизнь, и я задумываюсь о том, как от нее спрятаться. Я чувствую, что журналистская свистопляска, которую постоянно провоцирует отец, постепенно меня разрушает.

Как бы он ни злился, я могу это перенести. Как бы он ни бывал жесток, перенести это я, как правило, тоже могу. Но тошнотворный цирк, который мне приходится разыгрывать перед прессой, – это другое. Он заставляет меня подыгрывать ему, но я не хочу ничего изображать – это не я.

В Сэддлбруке я знакомлюсь с Майком, теннисным тренером, и отец договаривается, что он будет моим спаррингом. Тренером остается отец, но Майк тренируется со мной, и он хорошо бьет по мячу. Наша работа приносит результат. Плюс и на корте, и в зале я работаю над своей физической формой.

После двухмесячного сбора в марте я играю Miami Open. Это один из моих первых турниров под югославским флагом, и я сразу замечаю, что некоторые австралийские игроки перестали со мной разговаривать. Многие из них видели мои синяки и слышали, как отец орет на меня, но никакого сочувствия не проявляют. Я знаю, что кто-то из них думает, что я обобрала Tennis Australia и была такова. Никто из них не поинтересовался, почему на самом деле я приняла такое решение. Им плевать.

В Майами я обыгрываю Аманду Кетцер и выхожу в четвертьфинал, но там проигрываю Винус Уильямс, третьей ракетке мира на то время. Это не ужасное поражение, и четвертьфинал такого большого турнира – отличный результат. Мне еще только 17, и попасть в восьмерку сильнейших на «Мастерсе» – большое достижение.

За два дня до моего 18-летия истекает папина дисквалификация, и он может вернуться в тур. В его присутствии меня моментально зажимает. На трибунах моего следующего турнира во Флориде – Bausch & Lomb Championships в Амелия-Айленде – он восседает неподвижно и угрожающе. Все взоры устремлены на него, но он не вопит. Он не пьян. Держится как приличный человек. Пока что.

Я же пыжусь на корте как могу. Во втором круге я играю со швейцаркой Патти Шнидер. Она очень цепкая соперница, но я стартую с места в карьер и выхожу вперед 5:2, но потом начинаю ошибаться. Шнидер сначала сокращает отставание, а потом и сравнивает счет, прежде чем я собираюсь с мыслями и все же выигрываю сет.

Во втором сете я успокаиваюсь и при 5:3 подаю на матч. Я отыгрываю шесть брейк-пойнтов, удерживаю подачу и выигрываю матч. На победу над Патти у меня уходит 70 минут – 7:5, 6:3. После матча об игре меня практически не спрашивают – как обычно, всех интересует только мой отец. Я от всей души радуюсь его возвращению и говорю, как хорошо он на меня влияет. Что без него на турнирах было трудно, но это сделало меня лучше как игрока. Все, что я несу на этой пресс-конференции про отца, – брехня. Просто мне нужно что-то отвечать. Правда же в том, что я предпочла бы, чтобы отца не было рядом. Не только на турнирах, но и в моей жизни. Через два дня мне исполнится 18, но я знаю, что эта знаковая дата ничего не будет значить: пока мы живем под одной крышей, все всегда будет по его условиям. Так что для меня безопаснее говорить прессе то, что понравится ему: как он для меня важен.

– Мы с ним очень близки, и никто не знает меня и мою игру лучше, – говорю я небольшой группе репортеров. – Родители всегда желают тебе добра как никто.

Мой день рождения отец игнорирует. Он даже не говорит: «С днем рождения». Нет ни торта, ни праздника, ни подарков. Наверное, это то, чего я, на его взгляд, заслуживаю: ничего. А поскольку он решает за всех, мама и брат меня тоже не поздравляют. Они должны во всем потакать ему.