Несломленная - [37]

Тем не менее моя репутация катится к черту. Все телекомпании города отправили съемочные группы караулить нас. Вокруг моего следующего матча – пары с Каприати – неимоверный ажиотаж. В тот день нет громких событий, а я стала главной историей турнира, несмотря на то что уже выбыла из борьбы. Я ни на что не променяла бы теннис, и меня не интересует жизнь обычного 16-летнего подростка. Теннис – моя любовь, но мне так хочется играть в него спокойно, без всего этого ада, на который он меня обрекает. Без него. Это прилюдное унижение просто невыносимо.

Мы с Дженнифер выигрываем матч 6:2, 6:0, и после я опять выхожу к полному залу журналистов и слово в слово повторяю то, что сказал мне отец: «Совершенно очевидно, что то, что написал Джон, вообще не соответствует тому разговору, который был у нас на самом деле. Он написал абсолютно не то, о чем мы говорили. Я попросила у него запись интервью, потому что я не говорила того, что он мне приписал».

Также я отрицаю, что обвиняла WTA в махинациях с сетками. Потом я предлагаю 50 000 долларов за публикацию записи разговора, чтобы люди могли узнать «правду». В ответ на это редактор Herald Sun Питер Бланден заявляет, что газета полностью отвечает за свой материал и не будет дополнительно публиковать аудиозапись: «Мы не выпускаем ни записи, ни расшифровки интервью и не считаем, что должны сделать это в данном случае», – говорит он.

Меня посещает мысль, что папа по-настоящему сошел с ума и его состояние ухудшается. Я понимаю, что обвинение WTA и последующее его отрицание – большие ошибки, которые сильно скомпрометировали меня в глазах общественности и нанесли удар по моему имиджу. До тех пор обо мне никто слова плохого не напечатал: все писали только о моем невероятном взлете из ниоткуда. Теперь же все внимание сосредоточилось на моем очевидно незрелом и безрассудном поведении и сумасшедшем отце.

Дальше он спускает собак на Tennis Australia, и не за что-нибудь, а за то, что они не контролируют журналистов. Меня выбрали официальным послом Олимпиады, которую к общенациональному восторгу готовится принять Сидней. Это огромная честь, и я очень тронута таким жестом. Но теперь папа сообщает Tennis Australia, что я, возможно, на Олимпиаде не сыграю. Тогда же он впервые угрожает президенту TA Джеффу Полларду и директору Australian Open Полу Макнами тем, что мы можем уехать обратно в Югославию. И он действительно этого не исключает. Мама, как и всегда, в этом решении не участвует и даже не выражает своего отношения к такой перспективе. Права голоса у нее нет. Я же страшно переживаю, боюсь и не хочу допускать даже мысли об этом. Для меня Австралия стала домом. Это страна, которая стала для меня родной и за которую я хочу играть.

Но папа считает себя вправе распоряжаться моей жизнью как ему заблагорассудится. Он думает, что это он меня сделал.

Однажды дома в Фэрфилде я пытаюсь мягко переубедить его насчет Олимпиады.

– Пожалуйста, не руби с плеча, – говорю я. – Пожалуйста, подумай о том, что будет правильно. Я очень хочу сыграть на Олимпиаде.

– Мне плевать, – говорит он. – Все против нас. Играть не будешь.

Он придумывает, как нам поквитаться с чиновниками и прессой, которые «угробили» мою репутацию: заказное интервью женскому журналу New Idea. Естественно, он натаскивает меня: я должна сказать, что, скорее всего, бойкотирую сиднейскую Олимпиаду, потому что на последнем Australian Open меня «предали».

«С вероятностью 95 процентов я не сыграю на Олимпиаде из-за всего, что произошло со мной летом. Это моя месть. Я не ощутила никакой поддержки, никто за меня не вступился, и меня это очень ранило. Я чувствую себя преданной и очерненной. У меня остался очень неприятный осадок, и я не считаю, что после такого кому-то что-то должна».

Я добавляю, что мой бойкот – это крайняя мера, на которую мне пришлось пойти, чтобы вернуть себе доброе имя после скандала о нечестных сетках WTA.

– Я хочу доказать свою невиновность, – заявляю я. – Отказаться от выступления очень тяжело. Мы долго обсуждали это всей семьей. Наверное, на время Олимпиады мы поедем в отпуск в Европу.

В этом нет ни слова правды. Я очень хочу сыграть на Олимпиаде.

К тому времени в теннисных кругах уже ходят слухи, что отец меня бьет. В прессу просачиваются истории юниорского периода – например, о происшествии в отеле «Брюс Каунти». Но в интервью я отрицаю, что он когда-либо поднимал на меня руку. Я думаю: «Какие будут последствия, если я скажу правду? Не разрушу ли я этим собственную семью?» На том этапе своей жизни я не в состоянии взять на себя такую ответственность. Так что я рассказываю сказки и подчеркиваю, что отец – моя главная опора и никогда не причинял мне боли. От всего этого у меня сосет под ложечкой. Сил врать больше нет. «Истории про отца раздули журналисты. Чего про него только не рассказывали. Я слышала, что он якобы меня бьет, но это все вранье. У нас с папой очень крепкие отношения, потому что он всегда рядом и поддерживает меня. Я доверяю папе больше, чем кому-либо, и ни на кого не могу положиться так, как на него».

Говоря эти слова, я чувствую себя застрявшей в ловушке. «