Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - [83]

Настоящий Господин – не проводник дисциплины и запрета. Его посыл не «нельзя!» или «ты должен!», а освободительное «ты можешь!», но «можешь» что? Сделать невозможное, то есть то, что кажется невозможным в системе координат существующей констелляции, – и сегодня это означает нечто очень конкретное: вы можете мыслить шире капитализма и либеральной демократии, не считая их конечными рамками своей жизни. Господин – это исчезающий посредник, возвращающий вас самому себе, доставляющий вас к бездне вашей свободы: когда мы слушаем истинного лидера, мы обнаруживаем, чего хотим (или, скорее, чего всегда хотели – уже хотели, не осознавая этого). Господин нужен, потому что мы не можем непосредственно принять свою свободу; чтобы получить соответствующий доступ, нас нужно подтолкнуть снаружи, поскольку наше «естественное состояние» – инертный гедонизм, то, что Бадью называет «человеческим животным». Подспудный парадокс здесь состоит в том, что чем больше мы живем как «свободные индивидуумы без Господина», тем больше мы фактически несвободны, заперты в существующих рамках возможностей: необходимо, чтобы Господин подтолкнул/пробудил нас к свободе.

В документальном фильме Уди Алони «Искусство/Насилие», посвященном Джулиано Мер-Хамису, основателю «Театра свободы» в Дженине, молодая палестинская актриса рассказывает, что Джулиано значил для нее и ее коллег: он дал им свободу, то есть помог им понять, на что они способны, он открыл новую возможность перед ними – бездомными детьми из лагеря беженцев. Такова роль подлинного Господина: когда мы чего-то боимся (а страх смерти – главный страх, превращающий нас в рабов), настоящий друг скажет что-нибудь вроде: «Не бойся, смотри, я сделаю то, чего ты так боишься, и сделаю это безвозмездно – не потому, что должен, а из любви к тебе, я не боюсь!» Он делает это и тем освобождает нас, демонстрируя in actu, что это возможно, что мы тоже способны это сделать, что мы не рабы…

Такой призыв подлинного Господина слышался в лозунге Обамы из его первой президентской кампании «Да, мы можем!» – фразы, которой открывалась новая возможность. Но, мог бы кто-то возразить, разве Гитлер не делал нечто формально схожее? Разве он не говорил немецкому народу: «да, мы можем» убивать евреев, подавлять демократию, предаваться расизму, нападать на другие страны? При более тщательном анализе сразу же обнаруживается разница: Гитлер был отнюдь не подлинным Господином, а демагогом-популистом, старательно игравшим на смутных желаниях людей. Может показаться, что при этом Гитлер следовал печально известному девизу Стива Джобса: «Во многих случаях люди сами не знают, чего хотят, пока вы им этого не покажете». Однако несмотря на всю ту справедливую критику, которой заслуживает деятельность Джобса, он был близок к настоящему Господину как раз в том, как он понимал свой девиз. Когда его спросили, часто ли Apple интересуется, чего хотят клиенты, он ответил: «Никогда. Не клиенты должны знать, чего они хотят… мы определяем, чего мы хотим»⁵⁰. Обратите внимание на удивительный поворот этого аргумента: отвергнув идею о том, что клиенты знают, чего они хотят, Джобс не переворачивает ее ожидаемо прямо: «Наша задача (задача творческих капиталистов) выяснить, чего хотят клиенты, а затем “показать им это” на рынке», – вместо этого он продолжает: «Мы определяем, чего мы хотим». Вот как действует истинный Господин. Он не пытается угадать, чего хотят люди, а просто подчиняется собственному желанию, позволяя людям решить, идти ли за ним. Иными словами, его сила проистекает из верности своему желанию, а не из компромисса. В этом кроется разница между настоящим Господином и, например, сталинским лидером, который притворяется, будто знает (лучше, чем сами люди), чего люди действительно хотят (что для них благо), а затем навязывает им это даже против их воли.

Гегелевский выход из тупика Господина – низвести Господина (подобно королю) до его Имени, сделать его чисто символическим авторитетом, полностью отделенным от всех реальных квалификационных требований, предъявляемых к его работе, монархом, чья единственная функция заключается в том, чтобы подписывать подготовленные экспертами предложения, – не следует путать с цинической позицией: «Давайте сделаем Господином заведомого идиота». Нельзя сжульничать таким образом, поскольку придется сделать выбор: либо мы действительно не принимаем фигуру господина всерьез (и в этом случае Господин просто не выполняет перформативных функций), либо мы подтверждаем серьезное отношение к Господину своими действиями, несмотря на нашу прямую сознательную иронию (которая может развиться вплоть до фактического презрения к Господину). В последнем случае мы просто имеем дело с дезавуированием по принципу «я прекрасно знаю, но»: наша ироническая дистанция является частью трансферентного отношения к фигуре господина; она служит субъективной иллюзией, в сущности позволяющей нам терпеть Господина – то есть мы притворяемся, будто не относимся к Господину всерьез, чтобы вынести тот факт, что Господин действительно является нашим господином.