Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес - [169]

– Я тут, фельдмаршал!

– Я хочу, чтобы вы на спектакле сидели рядом со мной, понятно? Будете записывать мои замечания. Джек, я только что говорил мистеру Фиппсу, как он нам помог.

– А то!

– И какое удовольствие сотрудничать с ним.

– Золотые слова! Удачи, Фиппс.

– Удачи!

– Тут кое-что возникло, Джек… что же это? – сказал мистер Леман. – Ах да, есть один аспект…

И он увел своего партнера, досказывая на ходу. Динти двинулась было следом, но ее остановил страстный вскрик.

– Постой!

– Что, мой птенчик?

– Погоди! – взмолился Простак. – У меня для тебя кое-что есть.

И покраснел при мысли, что мог, захлестнутый эмоциями, всколыхнувшимися в его груди от трогательной сцены с Леманом, даже временно забыть об этом. Прогулявшись к шкафу, он вернулся с большой коробкой цветов. Динти пошатнулась.

– Это мне?

– Э-э… То есть да. Я купил их в честь премьеры. Это цветы.

– Удивительно! Именно так я себе и сказала, как только увидела. Цветы, сказала я, или глаза меня обманывают. Какой ты милый, Простак!

– Мы, Фиппсы, все миляги. Славимся этим во всей Англии.

– Ты станешь хорошим мужем для какой-нибудь хорошей девушки.

– Непременно. Это подводит меня к важному вопросу. Сколько раз я просил тебя выйти за меня замуж?

– Я уже и со счета сбилась.

– Так вот, я прошу опять. Выйдешь?

– О, Простак…

– Что толку твердить «о, Простак»!

– А что еще ты хочешь услышать?

– Я ведь тебе нравлюсь?

– Конечно. Кому бы ты не понравился?

– Ну и вот.

– Мало толку твердить «о, Простак», а заявлять «ну и вот» еще глупее.

– Почему?

В Динти пробудился материнский инстинкт.

– Потому что, дорогой, мы живем в жестоком мире и должны быть практичными. Вопрос не только в том, нравишься ты мне или нет. Я-то лично считаю, что ты милый, как красный вагончик, но семейная жизнь требует денег.

– У меня есть десять тысяч долларов.

– Долго на них в наши дни не протянешь, если нет работы.

Простак ее не понимал. Богиня в человеческом облике изъяснялась совершенно непонятно.

– Но как же это – нет? Я партнер в «Леман продакшнс»! Мы получим прибыль! Знаешь что, – вдохновился Простак, ибо воодушевляющие слова Лемана в ту первую их встречу не увяли в его памяти. – Спроси Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они получили со своих постановок. Спроси Оскара Серлинга или Макса Гордона…

– И спрашивать нечего. Я и так знаю.

– А я все-таки скажу. Миллионы.

– Да знаю я. Но…

Динти запнулась. Она присутствовала на всех репетициях и стала ярой сторонницей Фанни Леман. Тогда в бурной сцене, когда Фанни, характеризуя крепко сбитую драму, употребила эпитет «тухлая», она не участвовала, но, присутствуй она там, то признала бы, что лучшая подруга Лемана и его самый строгий критик выбрала правильное словцо. Отчаянно цепляясь за надежду в лице Мэрвина Поттера, полюбоваться которым горят желанием все женщины Америки, Динти все равно терзалась сомнениями.

И все же ей не хотелось подрубать на корню мечтания Простака. Для него еще может наступить горькое пробуждение, но сейчас она была счастлива видеть его счастливым. Положив руки ему на плечи, она поцеловала его, и Простак задрожал, как желе.

– Ты никогда прежде этого не делала, – в благоговейном трепете пролепетал он.

– Не стала бы и сейчас, но это я пожелала тебе удачи. Это поцелуй материнский.

– Материнский?

– Именно, – твердо заверила Динти. – Смотри не вздумай спутать его с поцелуем необузданной страсти. Такой подарю позднее… может быть. А вот почему я застряла тут, теряю с тобой время и дарю материнские поцелуи, я и сама понять не могу. Мистер Леман, наверное, уже пену изо рта пускает. «Она все не идет!» – восклицает он.

– Это Шекспир, да?

– Вроде да. Сама толком не помню. Мое образование оборвалось, когда я еще не успела основательно набраться знаний. До свидания, дорогой. И удачи. Я уверена, все будет прекрасно. Помни, если произойдут какие-то накладки, все можно еще поправить. Для того и устраиваются предпремьерные спектакли.

– Конечно. Я буду делать пометки, если что не понравится.

– Вот это дельный разговор. Действуй, мальчик мой!

Динти торопливо вышла, а Простак, упав в кресло, предался восторженным размышлениям, подбивая итоги.

Дело потихоньку продвигается, размышлял он. Динти еще не ответила «да», но, с другой стороны, не сказала и «нет». Она призналась, что он не совсем ей противен, и даже зашла так далеко, что сравнила его с красным вагончиком. Насколько хорош такой вагончик, Простак понятия не имел, но, очевидно, довольно привлекателен. Более того, она его поцеловала. Правда, по ее словам, поцелуем материнским, но уж этому верить он не собирался.

– Как бы не так, материнский, – вслух проговорил он, и Глэдис Уиттекер, входившая в эту минуту в дверь, приостановилась и с немалым удивлением взглянула на него.

– Что?

– Ой, простите! – вскочил он на ноги. – Я не увидел, что вы тут. Я… э… декламировал. Монолог, знаете ли. Как эти персонажи у Шекспира. Что-то случилось?

– Я искала мистера Лемана.

– Он уже ушел в театр. Вы хотели повидать его по делу?

– Вот именно.

Теперь Простак разглядел, что на лице статной блондинки странное выражение, холодное и суровое. Она очень напоминала ему его тетушку. В детстве он тетушек навидался, прямо-таки – легионы их, и все они были такие, строгие и замороженные. Вспомнить хотя бы тетю Шарлотту, когда его привели к ней, обвиняя в том, что он сломал зонтик викария.