Непрерывность - [86]

Ш т ы г л о в. Старик! Сколько лет?

К л е н о в. Штыглов? Здоро́во.

Ш т ы г л о в. Ты не ко мне?

К л е н о в. Нет. Случайно рядом оказался.

Ш т ы г л о в. Так заскочим? Сто лет не виделись.

К л е н о в. Давай.

Ш т ы г л о в. Садись, старик. У меня, конечно, не потехинские хоромы, но пару табуреток найдем, и стол найдем, и на стол найдем кой-чего. Как ты насчет заторчать?

К л е н о в. В самый раз.

Ш т ы г л о в. Тогда торчим, старик. Очень сейчас это в жилу. Четвертый месяц на нужнике гнию.

К л е н о в. А как же тот заказ?

Ш т ы г л о в. Какой?

К л е н о в. Дети. Как это?.. А! Иоанн Предтеча гонит за море птицу далече. Сделал?

Ш т ы г л о в (разливая). Ну что ты, старик, там работы на годы. Давай рванем, и расскажу. Виноград! (Пьет.)

К л е н о в. Ага… (Пьет.)

Ш т ы г л о в. Ну вот… Нужник гоню, старик, для нового Дома колхозника. Бронза, старик, две фигуры. Колхозник с куском трактора и колхозница с вязанкой пшеницы. Классика, старик. Проникновенные лица, мускулатура напряжена в трудовом порыве, пшеница отборная, зерно к зерну. Для модели принесли несколько колосьев, я уж названия не помню, ну, в общем, с селекционной станции, старик, каждое зерно как мандарин. Упадет — ногу зашибет… (Разливает.) Рванем, старик, такое дело если сразу не запить, надолго подавишься. Виноград!.. (Пьет.)

К л е н о в. А заказ?

Ш т ы г л о в. Да что ты заладил — заказ, заказ? Как будто это твой заказ! Не делаю я его, наверное, брошу!

К л е н о в. Почему?

Ш т ы г л о в. Ты знаешь, где это должно встать? Я ездил туда, смотрел место. Глухомань, старик, тайга, до ближайшего райцентра километров триста. Я же художник, старик, я же не Потехин! Жалко! Четыре года отдать на работу, старик, которую никто, кроме аборигенов и медведей, не увидит. Жалко!

К л е н о в. И ты отказался?

Ш т ы г л о в. Еще нет, но наверное… Проект сделан, и башли за него получены, даже две модели из семи сделаны. Понимаешь, там что? Высокий скалистый берег, ну, Енисей, старик, понимаешь, и чистый гранитный выход. То есть можно было бы снять площадку и рубить прямо на вершине, прямо из массива скалы. Заманчиво, конечно, но… чтоб там это смотрелось, размер нужен как минимум две натуры, примерно метра четыре. Старик! Ты понимаешь, что это такое?

К л е н о в. Нет.

Ш т ы г л о в. Это нужно сделать семь моделей из гипса четырехметровых, отвезти туда и года полтора-два рубить скалу, старик. Во имя чего? Нетленку тоже хочется, чтобы кто-то видел. (Наливает себе, видит, что стакан Кленова полон.) А ты не пьешь? Виноград!.. (Выпивает.)

К л е н о в. Пью, пью… Я думаю, он не перенесет твоего отказа. Не знаю причины, но, по-моему, для него это содержание всей жизни.

Ш т ы г л о в. Ну, старик, мало ли у кого какое содержание!

К л е н о в. Я знаю одного парня, детдомовского. Я часто задумываюсь: что так порой странно определяет его поступки? И, мне кажется, я понял — чувство вины. Без вины. Человек, который его опекал, однажды приехал к нему в детдом и утонул. А человек имел семью.

Ш т ы г л о в. О, старик, сложный ход! Но я тебя, кажется, понял. Ты, старик, прямо как Христос, притчами говоришь. О смоковнице неплодоносящей, о хозяине и рабе. Что там еще было? О хлебах и рыбах, да?.. Но я тебя понял, да… (Наливает.) А ты опять не пьешь? Странный человек. Виноград!.. (Выпивает.) Ладно, я подумаю. Я тебя люблю, старик, так что всерьез подумаю… (Увидев, что Кленов поднялся.) Пошел? Чава какава!..

К л е н о в. Пока! Подумай, Петенька, очень тебя прошу! Пока.

Ш т ы г л о в. А чего он утонул, старик? Нарочно или случайность?

К л е н о в. Не знаю, Петя. Не знаю…

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

За столом сидит  К л е н о в. Входит  Х р о м ч е н к о.

К л е н о в. Мария Федоровна?

Х р о м ч е н к о (устало опускаясь на стул). Она самая. Излиться пришла. Здравствуйте, Василий Андреевич.

К л е н о в. Здравствуйте.

Х р о м ч е н к о. По вашу душу. Друзей особых нет, к попу не пойдешь — Трофим партийный, — в общем, кроме вас, не к кому.

К л е н о в. Прошу вас. Может, чаю?

Х р о м ч е н к о. Господь с вами, какой тут у вас чай? Чаем это уж я вас у себя угощу. Как когда-то, помните, с кулебякой?

К л е н о в. Еще бы. Я вкусным не избалован.

Х р о м ч е н к о. Побалую… (Без всякого перехода.) За что же казнь нам такая, женщинам, Василий Андреевич?

К л е н о в. Простите, вы о чем?

Х р о м ч е н к о. Да я-то, может, и о разном, а только сейчас я про одно хочу сказать. Что ж это получается? Откуда это? Кто первый это установил? Что уродуемся мы под вами, мужиками, как вам это удобно? Кто? Мужик по бабам шуранул — он и ходок, он весельчак, он шалун, он на крайний случай бабник даже, но и все, ничего особенного, ни у кого еще не отмылилось, подумаешь, есть о чем говорить, все поймут, мужик — он мужик и есть, ему надо. Ну, а, упаси бог, женщина чего-нибудь такое — шлюха, гулящая, тварь, проститутка! И слов-то других нету — вот так именно по лбу шарахнут, и все! За что ж это?

К л е н о в. Но помилуйте, Мария Федоровна! Кто ж вас так бы посмел? Или вы это предположительную оценку отрабатываете?

Х р о м ч е н к о. Вот именно, что, как вы сказали, предположительную. Потому что знаю, что ждать. А ведь я еще, как говорится, в самом-самом! Что же это? Ведь стыдно сказать, но у меня Трофим уже три года как не мужик. А я? А куда мне деваться? Я ведь не то что строю из себя чего-то там, как есть, так и говорю — сил уже нет Трофима терпеть, замучил. Поклясться могу, вот ей-богу, мне это, может, самое главное, я женщина полнокровная, — а стерпела бы. Жизнь не маленькая вместе прожита, любовь была — ради одного этого перетерпела бы, пока уж больше не надо бы стало. Это все, если б он человеком оставался. А он? А он считается, конечно, что работает, а ведь на деле-то больше половины времени на больничном. Так? А что он при этом делает? А меня он точит, вот что! С утра до ночи все не по нем. И то не так, и это не эдак, и поди туда — незнамо куда, и вынь да положь, и сготовь да утри, — каторга, Василий Андреевич, чистая каторга, вот как есть, и все! Взбесился мужик, хотя давно уже одно название! Ну ладно, у каждого, как говорится, свой крест. Другому на плечи не переложишь, свой кулек на чужой горбок не взвалишь, я этого и не прошу. Но глотнуть охота, хоть глоточек воли охота глотнуть, душно мне! И ведь криком кричу, а сама-то знаю, что в койку к другому не лягу. Уж лучше удавлюсь, ей-богу, скорей удавлюсь, чем это. Ох, мамка, мамка, видела б ты сейчас свою доченьку, залилась бы ты горькими слезами! Что ж мне делать, Василий Андреевич, родной мой, научите, что?