Непрерывность - [82]

Л е н а. Поздравляю тебя, Васенька! Очень, очень хочу, чтобы у тебя всегда было все хорошо! Налей, мы должны выпить за тебя.

К л е н о в. И мы еще раз выпили — за меня.

Л е н а. Ты не обижайся, Васенька, но только меня это твое чудо не обрадовало. То есть, конечно, я рада, что этот день и все, но я о другом… Понимаешь… Теперь что бы ни было, как бы ни сложилось там что-то, мы теперь обязательно в этот день будем помнить про день другого. Понимаешь меня, нет? Ну вот, это слово «обязательно», оно меня… Как будто тебя взяли и на всю жизнь привязали. Понимаешь?

К л е н о в. Понимаю… Внутри у меня все как-то сжалось… Понимаю… Просто впервые этот день мне показался радостным. Я всегда не любил этот день. По многим причинам. Но главная — он, как метроном, отстукивал, что еще год из отпущенных ушел. Ведь парадокс в том, что жизнь — это просто отрезок времени между рождением и смертью. С самого первого мгновенья, как только ты родился, этот отрезок начинает сокращаться и сокращаться до тех пор, пока не становится равным нулю.

Л е н а. Почему ты говоришь о смерти? И не первый раз уже, я помню.

К л е н о в. А я часто думаю о ней.

Л е н а. Почему? В твои годы…

К л е н о в. Я и в твои годы часто думал о ней. А потом я выпил, а я не мастер пить, вот и разговорился.

Л е н а. Но я не понимаю — ведь жизнь…

К л е н о в. Да-да… Да! Жизнь… У нас в детдоме шефами были летчики-испытатели. Они приезжали к нам, дружили, дарили подарки. Дни рождения нам объединяли по месяцам — кто в этом месяце родился, всем вместе и отмечали. Потом праздники всякие, иногда просто. В общем приезжали. А мы к ним привязывались, любили. А потом кто-то не приезжал, и появлялись другие. И мы как-то узнавали, что того, кого мы полюбили и кто не приехал… что он погиб, что его больше нет, просто физически не существует. Вот тогда и вошло впервые в сознание это слово — смерть. Оно означало потерю, означало невозможность увидеть человека еще когда-нибудь.

Л е н а. Понимаю.

К л е н о в. Что?

Л е н а. Почему ты думал об этом.

К л е н о в. Ну, и как тебе кажется — почему?

Л е н а. Потому что это страшно.

К л е н о в. Ничего ты еще не поняла, Леночка. О страшном не думают, о нем стараются забыть. Даже не стараются — защитные реакции у психики сами срабатывают, и человек забывает. Нет, я искал альтернативу, я пытался понять, что же сильнее забвения.

Л е н а. Понял?

К л е н о в. Да.

Л е н а. Что?

К л е н о в. Память. А в более широком смысле — любовь. То, что мы сохраняем в себе к человеку, которого уже нет. Конечно, это не бог весть какое открытие, но каждый, наверное, должен сделать его сам для себя. Однажды для себя уяснить — это так! А вообще-то люди понимали это всегда. Финис вита, сэд нон аморис.

Л е н а. Что ты сказал?

К л е н о в. Это древние, Леночка. Они говорили: «Финис вита, сэд нон аморис», это значит — кончается жизнь, но не любовь.

К столику подходит  Ш т ы г л о в.

Ш т ы г л о в. Ну, старик, ты меня потряс! Такой текст в устах технократа — фантастика!

К л е н о в. Здорово, Петька.

Ш т ы г л о в. Здорово, здорово, старичок!.. (Глядя в упор на Лену.) А ты, оказывается, не только в своих машинах разбираешься. Не ожидал.

Л е н а. Вы особо-то не пяльтесь, глаза поломаете.

Ш т ы г л о в. Да здесь, кажется, случай, осложненный любовью? Ну, старик, ты даешь! Грандвосторг.

К л е н о в. Знакомься, Леночка, — Петр Штыглов, хороший скульптор.

Ш т ы г л о в. Ах ты скряга! Если б я тебя знакомил со своей девочкой, уж я бы не пожалел для тебя, назвал бы «великим ученым». Хороший скульптор. Это что, вас наука приучает к такой скаредности?

К л е н о в. Точнее сказать — жизнь отучает от излишеств.

Ш т ы г л о в. Двадцать копеек имеешь, старик, умница! Что празднуете, ребятки?

Л е н а. Три события.

Ш т ы г л о в. Целых три? Не много на двоих? Возьмите третьего, как раз будет по событию на нос. А может, я еще и своих подкину. Какими судьбами здесь, Вася?

К л е н о в. В отпуске. А ты?

Ш т ы г л о в. Я? Мне, старик, гигантский фарт выпал. Псих один у нас там, в городе, памятник заказал: группа — мальчишки провожают перелетных птиц. Представляешь?

К л е н о в. Что значит — провожают птиц? Зачем?

Ш т ы г л о в. Псих, ну, старик, я же тебе говорю, припадочный. Залепуху мне выдал, слышишь — Иоанн Предтеча гонит за море птицу далече, и журавли уж закурлыкали в небе. Понимаешь, это он мне для настроения.

К л е н о в. Это же стоит, наверное, черт-те сколько?

Ш т ы г л о в. Да уж будь спок, старик! С башлями теперь полный порядок, тысяч тридцать, а то и больше. Обвал, старик! Обычно ведь для башлей рубишь нужники, а нетленку, если время и силы есть, где-нибудь там ночью ваяешь для себя и за фу-фу. А тут и нетленку можешь выдавать, и башлей полный карман.

Л е н а. А что это такое — нужники, нетленка?

Ш т ы г л о в. Что это у тебя, старик, девочка такая необразованная? Упускаешь, старик, нехорошо. Русские интеллигенты всегда были прежде всего просветителями, старик. Нужник, Леночка, — это то, что нужно, короче говоря, конкретный заказ, за который денежки идут. А нетленка — значит нетленное, вечное, прекрасное, высокий полет души, а за это, как известно, не платят. А вот мне вдруг заплатили. Так что, если не возражаете, гуляем.