«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [49]
Что же, по сути, позволяет Бродский привилегированным тем, кто разделил с ним почтенный возраст и аналогичный опыт? Формально он строит свою мысль так, как если бы он ждал от них критики. Но это всего лишь иллюзия, ибо реально он ждет от них либо признания, выраженного на языке посвященных («в этом что-то есть»), либо, на худой конец, абсурда, претендующего на остроумие («погода безветренная»).
Справедливости ради хотелось бы отметить, что экстравагантные выверты Бродского вовсе не являются его уникальной чертой, как это, скажем, утверждал Солженицын, увидевший в «Представлении» «срыв и дешевый раешник, с советским жаргоном и матом, и карикатура-то не столько на советскость, сколько на Россию, на это отвратительно скотское русское простонародье, да и на православие заодно…» И вот что удивительно. Страстный монолог Солженицына, кажется, запал так глубоко в сознание читателей, что будущий соавтор «Представления» фотограф Олег Смирнов вроде бы повторяет Солженицына, выражая совершенно противоположные впечатления.
«На вопрос “Что хотел сказать автор «Представления»?” раньше я с ходу отвечал: “Ничего не хотел. Бродский вложил в поэму всю свою ненависть к стране. А я добавил”. Позже я понял: это – ошибка, дефект терминологии. На нашей земле, столь часто и непринужденно меняющей названия, слово “ненависть” не имеет прямого смысла: любой снимок, сделанный в режиме репортажа, точное словесное описание событий, не говоря о звуко– и видеозаписи, всякое документирование априори есть глумление над национальными святыми <…>.
В поэме Бродского, написанной в 1987 году, России представлен один из самых дурных ее образов. Из милых и пошлых черт 70–80-х неожиданно сложился портрет 90-х. В этом портрете Отечество повернуто азиатскою стороной. Что же делать, если Поэт так представил себе издалека Отечество, и, о ужас, оно вскоре оказалось именно таким».[248]
Но имел ли Бродский намерение создать «один из самых дурных образов» России? Скорее, его миниатюрные зарисовки были не более чем упражнениями, в которых клише и даже ненормативной лексике отводилась определенная структурная роль.
Подобные упражнения известны, например, и у Пушкина:
И конечно же, у Мандельштама:
Как и другие поэты, прибегающие к этому жанру, включая Одена, Бродский искал в клише пародию и пастиш.
Иногда через клише открывается метод. Читатель может узнать, как делались стихи, именно через то, что мы называем фарсовыми стихами.
Николай Гумилев связывал рождение стиха с возникновением сильной рифмы. У Бродского стих часто рождался из тривиальностей. И именно в «Представлении», так разъярившем Солженицына, фарсовые стихи могли стать ключом к пониманию нефарсовых:
Позволю себе оговорить, что сочинение трактата о том, как из фарсовых стихов Бродского рождались нефарсовые, не входит в мои задачи. Однако вопрос этот будет затронут в следующей главе в контексте понимания поэзии самим Бродским.
Общим местом в литературе является признание Бродского о том, что поэзия «выше» прозы, высказанное им в статье «Поэт и Проза» (1979). «Поэзия занимает более высокое положение, чем проза, и поэт, в принципе, выше писателя», – писал он, возможно, предложив объяснение тому факту, что его поэзия находит большее признание у русского читателя, чем проза. Но что именно могло подвигнуть Бродского на это признание? Поэт может сочинять прозу, в то время как писателю язык поэзии недоступен; все знаменитые писатели начинали с поэзии, в то время как знаменитые поэты никогда не начинали с прозы. Так рассуждает Бродский, делая на основании этого (тривиального) наблюдения не менее тривиальные выводы.
Прозаик учится у поэта «зависимости слова от контекста, умению фокусироваться, устранению самоочевидного, опасных последствий возвышенного мышления. А что поэт заимствует из прозы? Немногое: внимание к деталям, разговорную речь и бюрократизмы и, в редких случаях, уроки композиции (лучшим учителем которой является музыка)».
