«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [48]

повторяя число

членов. Их переход от слов

к цифрам не удивит.

Глаз переводит, моргнув, число

В несовершенный вид.

Воздух, в котором ни встать ни сесть,

ни, тем более, лечь,

воспринимает «четыре», «шесть»,

«восемь» лучше, чем речь.[240]

Я готова допустить, что некоторые образы в волшебном фонаре поэта достаточно самоценны. Порой в стихотворении встречаются точные наблюдения – например, «Тело, застыв, продлевает стул. / Выглядит, как кентавр»; или: «Там были также ряды колонн, / забредшие в те снега, / как захваченные в полон, / раздетые донага»; или «Слово, сказанное наугад, / вслух, даже слово лжи, / воспламеняло мозг, как закат / верхние этажи». И все же я не могу сказать, что это стихотворение состоялось. И объяснение, которое предложил Бродский Валентине Полухиной, спасая смысл последней строфы, скорее, затемняет смысл, чем его проясняет.

Как это объяснить?

«Чтобы абсурдное произведение стало возможным, к нему должна быть примешана мысль в самой ясной из своих форм. Но и мысль должна проявляться не иначе как в заданном ей интеллектом порядке. Этот парадокс объясняется самим абсурдом. Произведение искусства порождается отказом ума объяснять конкретное. Произведение знаменует триумф плоти. Ясная мысль вызывает произведение искусства, но тем самым себя же и отрицает. Мысль не поддается искушению прибавлять к описанию некий глубинный смысл. Она знает о его незаконности».[241]

Полагаю, что, прочитай Бродский это рассуждение Камю, он бы нашел способ признаться интервьюерам о том, как страшится искушения претендовать на глубинный смысл. Он уже не раз пытался объяснить свой стиль в терминах отказа от пафосных конструкций, скорее всего, видя в пафосе ложную претензию на глубинный смысл. Но готов ли он был согласиться с тем, что абсурд составляет основной состав его стихотворной ткани? Полагаю, что нет, ибо его понимание абсурда представляется мне целиком рациональным. В стихотворении «Натюрморт», например, «абсурд» приравнивается к «вранью». Вот строки из этого стихотворения:

Смерть придет и найдет

тело, чья гладь визит

смерти, точно приход

женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:

череп, скелет, коса.

«Смерть придет, у нее

будут твои глаза».[242]

Но, может быть, слово «абсурд» несет особый семантический заряд в этих двух стихотворениях? Может быть, отказ объяснять конкретное за счет введения абсурда есть продуманный метод? Над этой мыслью следовало бы подумать, если бы можно было отыскать то, без чего бессмысленно говорить об абсурде: «мысль в самой ясной из своих форм», которая бы себя утверждала и отрицала за счет соседства с бессмысленностью. О тех стихотворениях Бродского, в которых ясная мысль присутствует, можно сказать, что они состоялись. Те же стихотворения, которые не состоялись, представляются мне Сизифовым трудом. Ведь, едва подняв камень в гору (а таково было проклятие богов), Сизиф наблюдает, как камень катится вниз. «Сизиф интересует меня во время этой паузы, – комментирует миф о Сизифе Камю. – Его изможденное лицо едва отличимо от камня! <…> Он тверже своего камня <…>. В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень – его достояние».[243] Драма Сизифа и камня могла стать, в моем прочтении, подтекстом стихотворения «Благодарность» Одена и последнего стихотворения Бродского “Aere perennius” (см. сноску 394).

В том же интервью, данном Валентине Полухиной, есть один восхитительный эпизод:

«В. П. – Вы нередко сравниваете себя с буквами русского алфавита: “как тридцать третья буква, / Я пячусь всегда вперед”; “Как ты жил в эти годы?” – “Как буква «г» в «ого»”. Последнее сравнение имеет политический оттенок?

И. Б. – Какой еще политический оттенок?

В. П. – Ну, как же? Буква “г” в “ого” произносится как фрикативное “h”, как и в слове “Бог”, а для этого звука в русском языке нет буквы. Напрашивается параллель с Вашей ситуацией в любимом отечестве. Ваше имя иногда произносят, а стихов Ваших не печатают, т. е. для официальной советской литературы Вы как бы не существуете. Не это ли Вы имели в виду, сравнивая себя с буквой “г” в “ого”?

И. Б. – Возможно, где-то подсознательно. Недурное замечание, Валентина».[244]

Что же делает этот эпизод восхитительным?

Интерпретация интервьюера принимается Бродским с грубой подозрительностью: «Какой еще политический оттенок?» Но далее ему выплескивается казуистическая интерпретация вполне в его вкусе. И хотя ничего подобного ему никогда не приходило в голову, он готов разделить с интервьюером авторство этой находки, хотя бы «подсознательно». Эпизод заканчивается скупой похвалой: «Недурное замечание, Валентина». Но беда в том, что интерпретация Валентины Полухиной не держит воду, ибо буква «г» в «ого» НЕ произносится как фрикативное “h”, как и в слове «Бог».[245] Так произносится буква «г» в «ага». Что касается буквы «г» в «ого», то она, являясь частью окончания в некоторых косвенных падежах прилагательных, произносится как «ово».[246]

Но сам Бродский, кажется, не замечал за собой ни грубой подозрительности, ни скупой благодарности тем, кто выражал готовность поддержать миф о его незаурядности. В связи с этим припоминается его замечание о том, что «поэт не должен стать объектом наблюдения – он должен давить аудиторию, как танк. Но от людей примерно одного со мной возраста, у которого тот же