Непредсказуемый Берестов - [55]

Где-то недалеко снова раздаются взрывы. А вот уже слышно, как поет Рябин: «Как родная мать меня провожала, так и вся моя семья набежала…»

Разрывается снаряд. Женьку засыпает землей и снегом. И мальчишка вдруг заорал что есть мочи:

— Броня крепка, и танки наши быстры!.. Дядя Федор, эй!

— Я тут! Ты что, испугался? — Рябин спрыгивает в воронку. — Порядок, Морковка! — В пальцах у телефониста второй конец провода. — Сейчас мы его… — Он достает нож.

— Дайте я, дядя Федор.

— Да какой я тебе дядя! Федя, и все, — и он отдает Женьке концы проводов и ножик. — Соединяй, Морковка, учись!

— Чего там. Это я умею… — хвалится Женька и добавляет: — Только вовсе я не испугался. Отвык немного.

Эге, далеко они «отбежали». Назад идут не спеша. Женька еще и не отдышался.

— Чего спешить? — говорит Федя. — Линия восстановлена, связь есть, а сколько мы провозились, это уж наше дело. Так? — и сам себе отвечает: — Так точно!

Только теперь Женька различает темные продолговатые, словно лежащие на снегу тени. Да это же землянки! Даже часового видно… Рябин останавливается.

— Слышь, Морковка, иди полегоньку, а я заскочу к дружку на пяток минут, вон в ту землянку. Только без меня Урынбаеву не показывайся. Понял?

— Понятно, — по-взрослому отвечает Женька, хотя впервые участвует в подобном «сговоре».

Подойдя к землянке, Женька потоптался возле нее, остыл на ветру и решил все-таки зайти в предбанник — так называют маленький тесный тамбур между двумя дверьми — и, привалясь спиной к бревнам, стал ждать Рябина. В землянке разговаривали громко. Значит, не спят. Вот голос Урынбаева, а вот Коли Якименко…

— Что не детское это дело, ежу понятно, товарищ политрук, — горячо выступает Коля. — Разве я против?

А вот голос Урынбаева:

— У вас, товарищ Якименко, кажется, нет детей?

— Не женатый я.

— Вот я и говорю. Вы эгоист, товарищ Якименко.

— Это как понимать, товарищ политрук?

— А так. Вам приятно, что рядом с вами хороший мальчишка. Пусть бегает, даже веселее жить. И есть о ком позаботиться…

Женька замер. Разговор-то идет о нем. Вот это да! В животе предательски похолодело…

— Правильно я говорю? — спрашивает Урынбаев.

— Это точно, — отвечает Коля.

«Молоток Коля! Настоящий друг», — радуется Женька.

— А что каждый осколок может быть его осколком и каждая пуля его пулей, вы не задумываетесь. Вот это и есть эгоизм, — говорит Урынбаев.

— В общем-то, конечно…

«Эх, Коля! Держался бы до конца. Что же ты?» — сокрушается Женька.

— Я говорил Прохору, что мальчик не собачонка при кухне, — это голос Волкова. — Вовсе ему тут не место. Это факт.

«Факт… — передразнивает Женька, — завел свою нуду. И что ему за дело?»

А Волков продолжает:

— У меня своих трое. Как подумаю, аж мурашки…

— У тебя всегда мурашки, — кипятится Коля.

— Погодите, Якименко, — говорит Урынбаев. — Не кипятитесь. Найдите слова, доказывайте, если не согласны.

«Давай, Коля, доказывай!» — шепчет про себя Женька.

— А что? И не согласен! — пошел в наступление Якименко. — Где сейчас нет войны? Отправим его, а он опять сбежит. Да и погибнуть может вполне, не от пули, так с голодухи. Здесь хоть при Генерале сыт будет.

«Точно! Молоток! Все правильно», — ликует Женька.

— Это теория. А мальчонки-то нет. Сидим и ждем. Один Рябин вернется или не один… — заключает Урынбаев.

«Чего психовать-то?.. — улыбается Женька. — Живой я».

— Да что вы, товарищ политрук! Я как-то…

— А чего вы всполошились, Якименко?

— Он игрушку боится потерять, — слышен язвительный голос Волкова.

— Хватит тебе! — кричит Коля. — Покуражился и точка. Игрушку, игрушку… Чего же ты сидишь, если такой жалостливый?

— Отставить, Якименко! — строго говорит Урынбаев.

«Ну этот Волков! Заботился бы о своих детях. Что я ему сделал?» — искренне возмущается Женька.

В это время в землянке слышится телефонный стрекот. И тут же — голос Урынбаева:

— Я шестой. Есть связь. Слышу нормально. Так точно. Ясно!

И вдруг голос Урынбаева совсем близко у двери. Женька отшатывается, готовый выскочить наружу. Но тут Урынбаев говорит:

— А хотите, скажу откровенно? Якименко по-своему прав, везде война. И Волков — прав, не место мальчишке здесь. А спроси меня, как поступить, сейчас не отвечу, не решил. Почему не решил? В науке это называется парадоксом… Волков! К аппарату!

Эх, Женька! Реакция подвела! Заслушался, как старая черепаха. Деваться некуда — дверь они открыли одновременно: Женька к себе, Урынбаев — от себя. Столкнулись носом к носу. Женька тут же сделал невинный вид — уж это он умеет! Урынбаев отступил в сторону, давая Женьке пройти.

— Благодарю за связь! — серьезно сказал Урынбаев. И, секунду выждав, спросил: — Где Рябин?

— А он, а он… тут… по нужде…

— Марш спать! — и вдруг повернулся к Якименко. — Вы научите своего друга элементарным правилам субординации, — сказал политрук и вышел, плотно затворив за собой дверь землянки.

Якименко и Волков молча глазели на Женьку. Потом Коля сказал, улыбаясь:

— Дурья ты башка, Морковка! Когда командир благодарит, что надо? Встать по стойке «смирно» и ответить: «Служу трудовому народу!» Ясно?

Разыгрывать комедию, делая удивленные глаза, Женьке не хотелось.

— Понял, — просто ответил он.

Сняв с себя шубейку, скинув валенки, Женька лег на нары у печки, где и было его сегодняшнее место. Но сердце! Сердце колотилось, как овечий хвост. Ай да Урынбаев! Он совсем не похож на Еремеева, и все же… Все же похож. Только чем? Как ни крути, а по справедливости считать себя взрослым Женька еще не мог…