Непредсказуемый Берестов - [32]

А телеграмма, посланная Розой, пришла в Москву на третий день после Женькиного приезда. Война, ничего не попишешь.

Странное дело, Женька, страстно любивший прихвастнуть, пофантазировать, умевший пересказывать прочитанные книги «с добавкой», как выражался отец, сейчас почему-то говорил мало, скорее просто отвечал на вопросы матери и тети Дуси. Почему? Может быть, устал? Расскажет еще, расскажет взахлеб, покажет даже «как было»… Женька это умел в детстве. В детстве? Вот оно что! Может быть, просто прошло его детство, осталось там, на берегу деревенской речки, на игрушечной погранзаставе или у горящих санитарных фургонов, сожженных деревень с одиноко торчащими черными скелетами печных труб, у могилы Сени Савушкина, или на полке санитарного поезда? Может быть…

16

Вечером они сидели уже вчетвером: мама, тетя Дуся, соседка Ира — молодая энергичная женщина, учительница английского языка, а теперь зенитчица войск ПВО — и Женька, купанный в ванне, заново перебинтованный мамой и переодетый в свою одежду, что стала мала ему — рубашка тянула в плечах, а сатиновые штаны не доходили до щиколотки…

Теперь Женька рассказывал. Его рассказ, спокойный и, казалось, маловыразительный, вовсе не красочный, потому, наверно, и был страшен своей неумолимо правдивой простотой. Нет, Женька ничего не упустил. Он смотрел в стену невидящими глазами и говорил, говорил, перебирая дни, будто перелистывал книгу…

Никто не восторгался Женькиным мужеством, и даже сообщение о медали было воспринято, как само собой разумеющееся, только мать провела рукой по его спине, словно одобряя или поздравляя сына с наградой. Тетя Дуся плакала, прижимая к глазам полотенце, а Ира беспрестанно дымила, прикуривая одну папиросу от другой…

Когда Женька замолчал, мать заговорила первой:

— Дуся, милая, на такой войне всяко бывает. Вы же слышали… Может быть, и Васена где-нибудь сейчас… Все могло быть. Подождем. Зачем хоронить человека, если…

— Нет-нет, — плача, шептала тетя Дуся. — Чует мое сердце, чует сердце… Мое горе, пусть — мое горе…

— Горе теперь у всех общее! — резко бросила Ира, выходя из комнаты, унося пепельницу, доверху наполненную окурками.

— Ты, Ань, счастливая… — продолжала плакать Дуся.

— Не счастливая… Это теперь не так называется. Повезло! Вот как. Могла потерять сына и не потеряла. Повезло. А Петя там… Повезет ли Женьке не остаться сиротой?

Женька почувствовал, что мать вернулась в свое обычное состояние. Военврач, она не могла быть иной. Всегда тоненькая, она казалась еще тоньше, перетянутая широким командирским ремнем с портупеей через плечо. И — две шпалы в петлицах! А как она сказала, бинтуя после мытья Женькину голову! «Хорошая работа. Накладывали швы золотые руки». А Женька и не знал, кто ему накладывал швы. Может быть, толстенький?..

Было совсем уже темно, когда опустили светомаскировку на окнах и знакомый оранжевый абажур засиял над столом теплым довоенным светом.

— Иди, Женя, поспи пару часов, — сказала мать.

Женька удивленно посмотрел на нее.

— Почему пару?

— А потому. Тревоги у нас начинаются ровно в десять. Немцы и здесь педанты. Вчера бомба упала совсем рядом, в Комсомольском. Говорят, никого не убило… Бомбоубежище наше во дворе… Иди поспи, а мы с Дусей посидим еще.

Женьке и вправду хотелось спать. Он пошел в свою комнату и слышал, как раздался телефонный звонок. Чудно! Женька даже и забыл о существовании телефона… А мать говорит кому-то:

— У меня, знаете, такая радость! Сын вернулся. С фронта! Да-да, не удивляйтесь. Да, тот самый школьник… Но с медалью! И еще дырка в голове. Нет, не проникающее. Конечно. До свадьбы наверняка заживет. Спасибо. Спасибо. Привет девочкам. До встречи.

Женька усмехнулся. Получается, что он поменялся с мамой ролями. И чего она хвастает? Как маленькая…

Он подошел к темному окну, за которым… За которым тоже было ушедшее детство — двор, школа, Витька, Юлька, Валя Черенкова, Додька, Коля Илюшечкин… Даже пионервожатая Ольга тоже была в детстве. Женька уже не злился на нее, чего там — девчонка. Вот Роза такая же, а под бомбежками, с ранеными… Небось в вожатые не рвалась…

Женька нащупал шнур от маскировки, и черная штора упала на подоконник. Зажег свет. Странно, широкий низкий подоконник стал еще ниже, но так же, как и до войны, стояли на нем оловянные солдатики. Целая армия! И каких только нет! Женька взял того, что размахнулся гранатой, и долго смотрел на него, словно видел впервые. «Разве так швыряют? Швыряют так, как Еремеев…» — подумал Женька и бросил солдатика на подоконник. Потом подвинул к окну большую картонную коробку и смел в нее свою армию.

Услышав грохот, появилась на пороге мама.

— Ты что, Женя?

— Ничего особенного. Надо же навести порядок…

— Я тебе сейчас постелю…

— Я сам. Вы разговаривайте себе…

Как и предсказала мать, ровно в десять из черной тарелки радио завыла сирена… «Граждане, воздушная тревога. Воздушная тревога!..»

Ну вот! А Женьке только-только начинал сниться сон. Ему давно не снились сны. Ничего, теперь будет время.

Лестница заполнялась людьми. Топот ног, шарканье, хлопанье дверьми на этажах… А сирена воет и воет…

— Без паники, голуби мои, без паники. Все успеют! — Это голос тети Дуси. Глаза красные, заплаканные, а на боку противогаз. Она поднимается по лестнице против потока людей, и те уступают ей дорогу. Следом за Дусей — несколько женщин и растрепанный старичок… Да это же дядя Яков из 46-й квартиры!