Непредсказуемый Берестов - [30]

— Болит, только не очень.

Тогда хирург сжал пальцами Женькины скулы, подергал за нос, надавил на подбородок…

— А так?

— Не больно, — честно ответил Женька.

— Прекрасно! А как же вас, батенька, угораздило?

— Не знаю я…

— Да-да, конечно…

— А что там у меня? — тихо спросил Женька, заранее страшась ответа.

— Швы, батенька, швы, как на футбольном мячике. — Он обернулся к санитарке. — Легкую повязку на височную кость. Остальное снять. Пусть дышит.

— Я дышу, — отозвался Женька.

— Да ну? Неужели дышите? А голова, батенька, тоже должна дышать. Все должно дышать… — Военврач встал и, шурша халатом, проследовал в следующий вагон.

А потом пришла чернявая девушка. Она разбинтовала Женьке голову. Помазала что-то там мокрой ваткой, накрученной на длинную щепку, и, снова забинтовав, сказала:

— Теперь можешь сидеть. Тебя не тошнит, мальчик?

Мальчик! Нашла мальчика! — возмутился про себя Женька. Он даже улыбнулся, как ему показалось, очень презрительно. А чернявая — скажи пожалуйста! — уловила Женькину гримасу.

— Ну прости меня! Вас тут не разберешь, ху из ху… — и улыбнулась.

— Во дает, Розалия! — воскликнул сосед.

А Женька тоже в ответ улыбнулся. Он знал это английское выражение — так говорил отец, и на него повеяло домом… Чернявая сразу показалась какой-то очень домашней и хорошей.

Когда она ушла, Женька сказал соседу:

— Ничего тут такого… Это она по-английски, в смысле: «кто есть кто», — и тут же спросил: — Как ее зовут, Розалия?

— Да просто Роза, — отозвался щербатый.

Потом от Розы Женька узнал, что порожняк разбомбили недалеко от станции, названия которой он так и не узнал. Теперь здесь в санитарном лежат машинист, двое бойцов охраны и он, Женька, которого и обнаружили-то случайно в последнем вагоне на тормозной площадке… Вагон горел, как свеча, хорошо, что пустой был, один мешок на полу валялся…

— Мешок? Это ж мой рюкзачок! — заволновался Женька.

Роза улыбнулась:

— Ну вот и хозяин нашелся. Я как знала! Он с твоими вещами на складе, в седьмом вагоне… — Она помолчала и сказала, не обращая внимания на радостную Женькину физиономию: — Вообще-то поезд наш очень тяжелый.

— Как это?.. — не понял Женька.

— Почти все вагоны с тяжелоранеными.

— А когда я поправлюсь? — спросил Женька, сообразив, что числится легкораненым.

— Ну ты-то скоро поправишься. Пока доедем до стационара, на своих ногах пойдешь, — улыбнулась Роза. Но она сама не знала, где этот стационар, а проще говоря, тыловой госпиталь — может, до Волги, а может, за Волгой. Этого никто не знает, кроме тех начальников, что распределяют раненых «по разнарядке».

— А можем мы в Москву попасть? — В глазах Женьки вспыхнула надежда.

Роза пожала плечами.

Состав шел медленно, то и дело останавливаясь, иногда даже в открытом поле, где и семафоров-то не могло быть. К этому все уже привыкли. Все равно спешить некуда…

За окнами ночь. Густая, черная. Лампочек в вагоне не зажигали — светомаскировка, — чтобы окна могли быть открыты и ветерок мог освежать изуродованные тела раненых. В полутьме, под стук колес Женьке было легко и свободно лежать, думать и разговаривать с Розой. Она была сегодня дежурной. То и дело уходила на зовы раненых, потом возвращалась, садилась на Женькину полку и молчала. Женьке от этого было хорошо и даже уютно. Состав раскачивало на стыках, убаюкивая, навевая воспоминания…

Женька вообще любил путешествовать… Часто ездил с мамой в ее командировки, где требовалась помощь медиков-специалистов. По всей стране путешествовал! Иногда Женьке приходилось по нескольку месяцев учиться в школах разных городов. Так уж была устроена жизнь… Женька никогда не забудет эти дороги. Уютные тихие купе, где горели настольные лампочки и дрожали чайные ложечки в стаканах… Мама читала книгу, а Женька рисовал или просто сидел и смотрел в окно. Поскрипывали широкие полки, застланные мягкими ворсистыми одеялами. Проводники подметали коврики и уносили пустые стаканы… В соседних купе разговаривали попутчики, рассказывали разные истории… Тихо, тепло, уютно. А Женьке какая была разница, чем ехать — поездом или пароходом, машиной или верхом — всякая дорога бывала… Но рядом были отец или мать, а в конце дороги — всегда чистая, теплая постель и добрые люди… Конец дороги… Кто знает, где он, этот конец? И разве угадаешь, конец это или начало нового пути?..

— Знаешь, — начал Женька, и Роза почувствовала, что мальчишка улыбается, — я однажды лимонную косточку проглотил. Испугался до смерти. В поезде мы с мамой ехали, уж не помню куда, в Ташкент, что ли… С чаем ее выпил. Матери признаюсь, а сам трушу — вдруг будут живот резать. Маленький был, что с меня возьмешь? А мать говорит: «Теперь у тебя в животе лимонное дерево вырастет». Пошутила, а получилось у нее очень серьезно. Я уже и на дерево согласился, только спрашиваю: «А я не умру теперь?» — Женька рассмеялся. «Нет, — говорит, — не умрешь…» Смех смехом, а я потом дней десять все живот щупал — не растет ли там дерево…

И опять молчали. А Женька думал о Москве, словно все, что связано с ней, умещалось сейчас в одну тревожную, собранную в фокус мысль. А колеса стучали на стыках, как будто спрашивали: кому куда дорога? Кому куда дорога?..