Непредсказуемый Берестов - [29]

— Товарищ майор! Вы же сказали…

— Сказал. Да не знал ведь, что ты не сирота, что дом у тебя в Москве имеется…

— Два месяца ни слуху ни духу от тебя! — вмешался Еремеев. — Ты же не ребенок, понимать надо, елки-моталки! Мать небось с ума сходит…

— Вот что! — строго сказал майор. — Решаем так. Это будет тебе как отпуск домой. За боевую работу. Хочешь, я бумагу напишу, чтоб все знали? С печатью!

Женька молчал, глядя себе под ноги. Что же это получается? Прав Еремеев. Прав майор. А Кешка, значит, остается…

И вдруг Кешка сказал тихо:

— Поезжай, Жень. Мать… Ждет ведь… — Он отвернулся.

А майор, видя, что бежит к нему сломя голову красноармеец, повторил, уже не глядя на Женьку:

— Словом, первым составом. Ночью уходит в тыл санитарный. Готовься. За бумагой не забудь…

Подбежал запыхавшийся боец-связист.

— Товарищ майор, шестой передал… Немцы пошли… Чтобы мы два часа продержались…

А к пакгаузу уже бежали командиры. И майор закричал:

— Все по местам! Эшелоны убрать! Санитарный вперед! Батальоны! К бою!

Еремеев схватил Женьку и прижал к себе:

— Прощай, родной, прощай, мальчишка… — и, оттолкнув его от себя, сказал громко: — В эшелон! Немедленно!

Это уже был приказ. А вдоль полотна между путей бежал красноармеец, крича:

— Танки! Танки брод прошли!

Лязгнули одновременно буфера обоих составов. Уже нет рядом ни Еремеева, ни майора с перевязанной рукой, ни Кешки… Да вот же он, Кешка! Бежит, перепрыгивая через шпалы, тащит Женькин рюкзачок, что оставался у ящиков, рукой машет, кричит.

— Садись! Садись! Прыгай!

Куда? Куда садиться? Женька в растерянности смотрит на движущийся состав пустых вагонов, откуда утром выгружали боеприпасы… Санитарный тоже двинулся, но за ним, по второму пути… А Кешка подбежал, толкает Женьку, кричит:

— Быстрей! Давай! — и закидывает рюкзачок в открытую стенку теплушки.

Значит, в этот — решает Женька. А эшелон набирает скорость… И Женька побежал. Даже обогнал вагон, но одолеть на ходу высокий коварный порог теплушки он не в силах. А на станции уже разорвался снаряд. Вот еще один, ближе к составу… Схватившись за поручень тормозной площадки, Женька подтаскивает тело к ступенькам, ложится на них животом и, перебирая коленями, залезает на площадку. Отсюда он видит, как бегут в сторону боя красноармейцы, как выкатывают прямо на рельсы сорокапятку… И удаляется, удаляется маленькая фигурка Кешки. А снаряды, перелетая через станцию, лупят теперь по уходящим эшелонам. Один разрыв, другой, третий… Визжат осколки… Снаряды врезаются в насыпь, словно бегут за составом. Вот один из них взрывается у самого колеса вагона, оторвав ступеньки… Женьку бросило на пол, ударило, вдавило в стенку… Все заволокло едким белым туманом, и возникшая вдруг тишина поглотила звуки, кроме протяжного, раздирающего голову звона…

14

Очнулся Женька в вагоне. Не в силах открыть глаза, он слышал, как стучат на стыках колеса, чувствовал знакомую качку, и постепенно мысли начинали вращаться в голове, словно несмазанные шестеренки. Вот он уловил запах лекарств, горьковатых и пряных… Услышал чей-то голос: «Сестра… Подойди, сестра». Голос совсем рядом, но Женька не может повернуть голову. Зато он сообразил, что находится в санитарном поезде, и в памяти возникло случившееся с ним, возникло словно только что виденный сон. Одного не понять — как очутился он в этом госпитале на колесах? Может, ранен? Женька тихонечко подвигал ногами, руками — целы, не больно ему… Голова? Конечно! Голова как чугунная чушка… Оттого и смотреть больно, и глаза не открываются.

К соседу подошла сестра.

— Пить, касатик? Не хочешь? Ага, перевернуть тебя? Давай, милый, давай. Вот оно и полегче. Известное дело, на одном боку не выгодно… — причитала она тихим голосом. А потом спросила: — Мальчонка не очнулся еще?

— Да двигался как будто, — ответил грубый мужской голос.

И Женька, не открывая глаза, проговорил:

— Очнулся я. Только голова большая очень…

— Какая голова? — переспросила сестра. — Какая она?

— Большая. Как котел.

— А какой же ей быть, касатик, если она у тебя вся побитая? Ты лежи, лежи. Я сейчас… — И сестра ушла.

— Эта санитарка хорошая. Ласковая тетка, — пояснил сосед. — Если что надо, попроси. Не откажет…

— Ничего мне не надо, — отозвался Женька.

— Вон, гляди-ка, доктора ведет. А ты что ж, не чуял, что третий день едешь?

Третий день! Как же он мог «чуять»? От такой новости Женька открыл глаза. И тут же перед ним возник тот самый толстенький военврач 2-го ранга. Он нагнулся к соседу.

— Ну-с, батенька, как у вас?..

— Товарищ военврач, пусть мне костыль дадут! — взмолился сосед. — Ну нет моих сил лежать всю дорогу.

— Костыль? Да-да, конечно. Костыль можно. Через недельку… Косточки лишних движений не любят. Так-то вот. Ты думал, не болит, и значит, ладно. А косточки свою работу делают. Заживают потихоньку… — Говоря это, он ощупывал маленькими ручками плечи и грудь раненого, который оказался молодым парнем со щербатым ртом и длинным рябым носом.

Вдруг военврач шумно повернулся к Женьке:

— Ну-с, батенька, куда вы изволите направляться?

— В Москву, — хмуро ответил Женька и добавил: — В отпуск.

— Да-да, конечно… В Москву? Интересно… А голова болит?