Непредсказуемый Берестов - [22]

— Ну, ребята, теперь фронт — вот он! Передний край освещают. И видно, и слышно. Теперь хоть десять дней пролежим на пузе, а рисковать не будем. Вот, Евгений, это и есть «плотность войск». Понял? Учись. Идем, как по минному полю. А сапер сколько раз ошибается? — Еремеев перевел глаза с одного на другого. Сеня и Женька молчали. — Эх, вы! Один раз ошибается сапер, потому что ему одной мины за глаза хватит. Эх, вы…

Женьку лихорадило не то от той ответственности, что лежала теперь на нем, идущем впереди, не то от страха и досады не дойти, когда осталось, по словам Еремеева, «раз плюнуть».

Но как веревочке ни виться, пришел и ей конец — кончился лес. Кончился, и все, и нет его, и не скоро предвидится. А впереди — открытое поле, черная взрыхленная земля. Долго лежали у лесного края.

Вдруг Еремеев сказал шепотом:

— Шансы выжить у нас, братцы, равны. И все же… — Он толкнул Женьку локтем в бок. — У тебя, Евгений, на полпроцента этого шанса больше. Верь на слово. И по сему случаю, — Еремеев вынул из кармана гимнастерки какие-то тоненькие книжицы, — возьми, спрячь за пазуху. — Он усмехнулся. — Не хочу, чтобы потом посчитали, что я дезертир какой-нибудь…

— А я? — вдруг закопошился Сеня, расстегивая карман гимнастерки. — Бери и мои. Дойдем, не дойдем, видно будет. А командир дело говорит.

— Я всегда дело говорю, — весело откликнулся Еремеев— Ну, братва, как сказывал фельдмаршал Суворов: с богом, ура!.. Поползли, елки-моталки! Женька, не отставай, разведчик! Теперь мой черед идти передом. За мной!

Женьке казалось, что конца и края нет этому полю, которое полем никак не назовешь, даже травы нет, комья земли и все время какие-то ухабы. Да не ухабы это — воронки от снарядов! Иногда Еремеев останавливался и, лежа в такой воронке, дожидался Сени и Женьки.

— В воронке нам ракета не страшна, пусть себе освещает… — сказал Еремеев и спросил: — Ты как, Сеня, держишься?

— Держусь… — отвечал Сеня, но видно было, что ползание дается ему ох как нелегко: ногой-то не оттолкнешься. Еремеев понимал это:

— Держись, граница! Еще повоюем, елки-моталки.

И снова они ползли. И если бы Женьку до войны спросили, сможет ли он по-пластунски переползти такое поле, то даже при великой любви прихвастнуть он ответил бы отрицательно.

И тут неизвестно почему, быть может, чтобы просто не думать и не поддаваться страху, стал Женька вспоминать школьный двор, старый тополь, Витьку, Юльку, маму, тетю Дусю, Васену, вожатую Ольгу. Где они? А отец? Вернулся ли из этой Бессарабии?..

И вдруг поле дрогнуло под Женькиным телом, и загремело слева и справа, оглушило, засыпало комьями земли. Женька даже подумал, что это осколки стучат по его спине… Распластавшись, он лежал с бьющимся сердцем, а снаряды рвались и рвались вокруг. В какое-то мгновение он услышал крик Еремеева: «Ко мне!» Пополз, еле перебирая ослабевшими руками и ногами. А Еремеев, схватив его за ворот, стащил в большую вонючую воронку. Сеня уже был там. Так и лежали они в воронке, положив ладони на затылок. Реже и реже стали разрывы снарядов, и вот совсем рядом послышался лязг гусениц, запахло горячей соляркой. Танки! Танки идут! Но лязг уходит куда-то вправо и вперед…

— Живы, ребята? — спросил Еремеев.

— Ага, — первым отозвался Женька.

— Живы пока, — доложил Сеня.

— Тогда порядок! — Еремеев спокоен, но в голосе слышится радость. — Теперь ориентир у нас что надо! Я так думаю, под своим огоньком полежали. Скоро будем дома! Вишь, гады, хвосты прищемили и ракет не кидают. Так бы им почаще!.. А нам — вперед. И посмелее!

То ли поле кончилось, то ли лес начинался?.. Понять было невозможно. Теперь под животом стелилась трава, и было мокро от росы. Трава все выше, выше… Посевы, что ли?

— Отдыхай, — послышался голос Еремеева.

Когда они сошлись, или, правильнее сказать, сползлись, Еремеев встал в рост, и трава доходила ему до плеч. Сеня продолжал лежать, перевалившись на спину. Женька стоял теперь на ногах, и они казались ему чужими, и все тело ныло, и саднило ладони. Еремеев сунул ему Сенину винтовку — обопрись, мол. Женька увидел лицо Еремеева, черное, бородатое… Занимался рассвет. Туман стелился по полю, скрывая землю. Видны были только дымчатые верхушки высоких трав. Впереди, метрах в ста, темнел лесной массив. Кто там, в этом лесу? Немцы или наши?

Еремеев тоже думал об этом. Вглядываясь вперед, он размышлял вслух:

— Лес как лес. Если там немец — дело табак. А если наши?.. Пока остаемся здесь. Маскировка что надо. Сюда немцу нет резона, у него все силы позади остались, а поле под нашим огнем… Однако если стреляли немцы, значит, в лесу наши. Эх, знать бы, чьи это танки лязгали по полю! — И вдруг, повернувшись к Женьке, улыбнулся. — Не установил, чьи танки были? — Женька, не поняв шутки, покачал головой. — Эх, ты, а еще разведка, елки-моталки. Все равно, ребята: сидим, как утки в камышах, и ждем. Само покажется. День-ночь, сутки прочь. Утро вечера мудреней.

И они ждали. Ждали утра, чтобы увидеть или услышать… Да и кто бы стал рисковать в самом конце пути?

Женьке не хотелось опускаться на траву. Было сыро, и зябко. И он прошел чуть вперед, обернулся на Еремеева, тот наклонил голову, поднял палец, дескать, давай, но недалеко. Сделав несколько шагов, Женька увидел, что трава поредела и под ногами вместо рыхлой земли твердый грунт. Дорога! Просто полевая дорога. Обычная, в ширину телеги и только. Мало ли истоптал Женька таких дорог за два военных месяца? Они всегда ведут через поле, через лес, через село. А вот, наверно, через фронт специальной дороги не бывает…