Непредсказуемый Берестов - [24]

Женька, казалось, ничего не чувствовал. Он сидел на подножке грузовика и просто следил глазами за тем, что происходило перед ним. Усталость придавила все его тело и все его чувства. А вокруг шумел тот самый ничейный лесок — тот самый, ради которого столько шли, которым бредили, который снился во сне. И Сене тоже снился…

— И все-таки своего немца Сенечка уложил. Эх, жить бы Сеньке да жить!.. — громко сказал Еремеев.

И только когда последняя ветка укрыла земляной холмик над Сениной могилой, Женька понял: Сени больше нет. И не вернется он в Саратов, про который рассказывал, застенчиво улыбаясь, перебирая пальцами травинки. А как он тихо и аккуратно ел. Он никогда не просил пить, если только во сне, а потом стеснялся и краснел. Он был единственным сыном у «мамани», как он называл ее. Он любил кормить снегирей и лечил лисенка, которому перебили лапку, держал в сараюшке ежей и всю свою небольшую жизнь мечтал, что купит когда-нибудь настоящего попугая и научит его разговаривать… И тут Женька заплакал, слезы просто текли и текли по его щекам.

— Ну вот что! — вдруг сказал Еремеев, словно решившись на какой-то важный и вполне обдуманный шаг. — Дорогой мой товарищ Берестов… — Женька с удивлением вскинул на командира мокрые глаза. А тот разворачивает замызганный носовой платок, достает что-то… — Дорогой наш боевой товарищ! — Он берет Женькину ладошку и накрывает ее своей твердой, как камень, широкой ладонью. — Вот… Она тебе полагается. Законно! — Женька еще ничего не может понять… — Держи. Насовсем! Не сомневайся! — И Еремеев отпускает Женькину руку.

В Женькиной ладони лежала медаль. Настоящая медаль! Законно? Насовсем? За что же?! За что?! Женька ошеломлен. Он смотрит на серебристо-матовый тяжеленький кружочек, где под красными буквами «СССР» и над скрещенными саблями четко и выпукло начертано: «За боевые заслуги».

12

Как ни рвалось сердце вперед, как ни жаждали глаза вот-вот увидеть своих, Еремеев приказал ждать. И Женька не понял: теперь-то зачем?

Они отошли с полкилометра от Сениной могилы, в сторону от дороги, и Еремеев, усевшись у ствола дерева, вытянул ноги и закрыл глаза.

— Отдыхай, разведка, — сказал он. — Береженого бог бережет. — Однако, учуяв в молчании Женьки немой вопрос, добавил, чтобы все стало ясно: — Не обидно ли будет от своих пулю схлопотать? — И сам себе ответил: — Не только обидно, смешно даже, елки-моталки!

— Может, я потихоньку двину вперед? Пустой лес-то.

— Ни шагу!

Чтобы сменить тему, Женька сказал:

— Документы отдать?

— Рановато еще, — ответил, как сквозь сон, Еремеев.

И тут Женька понял: рано еще радоваться — впереди последние, но, может быть, самые опасные метры их двухмесячного пути. Хотелось пить, есть и… спать. Но после таких слов командира сон уже не брал его. Становилось жутко от стоявшей вокруг тишины. И Женька, сидя с закрытыми глазами, рисовал себе картину «противостояния войск». Что он знал? Э, нет, теперь-то кое-что знал, только не мог еще привести в порядок свои мысли. Это ведь не игра в солдатики там, дома, на низком широком подоконнике… Чтобы не думать о доме и, как выражался Еремеев, «не травить душу», Женька открыл глаза. В небе послышался нарастающий мерный гул: это шли немецкие бомбардировщики. Вот они уже над головой, а вот гул затихает. Еремеев сказал, не открывая глаз:

— Теперь понятно.

А когда вдали за лесом послышалось частое и дробное «пук-пук-пук», словно ударяли по бумажному пакету, надутому воздухом, Еремеев встрепенулся, поднялся с земли и, глядя в небо, произнес тихо и убежденно:

— Наши! Ей-богу! Наши зенитки бьют. Елки-моталки!

Женька тоже вскочил. За лесом слышались глухие взрывы, рвались бомбы, и тут уже не было сомнения, что немцы бомбят что-то там, впереди, близко, совсем близко… Женька машинально надел рюкзачок…

— Поспешишь — людей насмешишь, — не глядя на Женьку, сказал Еремеев. И вдруг, взглянув на мальчика счастливыми глазами, засмеялся. — Гляди! — Он сел на корточки и, расшвыряв ладонью листья и ветки, взял одну из них. — Вот фронт. — Командир провел веткой полосу. — Так ведь фронт не какая-то нитка, не веревочка протянута. Вот здесь немцы, здесь — наши. Сколько между ними? Может быть, сто метров, а может, и километр? Это называется ничейная земля. А где она сейчас? Я уж думал, что там, в поле, артиллерия по «ничьейке» лупила, ан нет. Оказалось, нет. Ошибочка вышла. Если бы не твой грузовик, чепуха бы получилась. За полем-то опять наткнулись… Что за немцы были? Основные части или батальон какой-нибудь выдвинулся вперед? Мы с тобой не знаем. — Он передохнул. — А что мы сейчас слышим? Бомбят немцы. Что бомбят? Ясно — наших. Зенитки слышал? Ну вот. А все равно не знаем мы, что перед нами в непосредственной близости. Ну, например, в полукилометре. Однако по всему выходит, что пусто перед нами. Почему? Да никакого движения ни в какую сторону. Понял? Учись.

Женька открыл рот, чтобы задать вопрос, но Еремеев остановил его.

— Знаю, что спросишь. Почему тебя не пускаю вперед? Объясняю: это не там, в тылу, где таких, как ты, сотни шатается по дорогам. Здесь каждому — пуля. Немец в окопе — это уже не тот, что в деревне безобразничает. Понял?