Неправильное воспитание Кэмерон Пост - [28]

Шрифт
Интервал

– Живи мы в идеальном мире и будь у меня частный самолет, на котором мы с тобой могли бы полететь в Сиэтл, я бы сводила тебя на прайд. Ты бы пошла со мной? – спросила Линдси, продолжая крепко сжимать мою руку.

– А сахарная вата будет? – неловко увильнула я от ответа, потому что мы были в Раундапе и до старта оставалось несколько минут – не самое подходящее время для подобных разговоров.

Но Линдси хотелось услышать совсем другое.

– Ладно, – фыркнула она и взяла свою стартовую карточку. В Раундапе, сколько себя помню, за них всегда отвечала девушка с рыжими волосами, собранными в хвостики, и белой панамой, которую она носила до самого вечера. – Проехали.

Возле скамеек сгрудились пловцы, и обстановка была, как обычно, нервная. Кто-то делал растяжку, кто-то натягивал тугую силиконовую шапочку, под которой немедленно образовывался забавный лиловый или серебристый бугор, у кого – на макушке, у кого – на затылке. Стайка девчонок помахала нам рукой. Мы соревновались с ними на протяжении многих лет, почти что целую вечность. Линдси шла передо мной, но наша очередь была еще не скоро, заплывов через пять.

Мы нашли местечко на задней скамейке и уселись. Пришлось потесниться, но там иначе никак. Когда наши голые коленки поневоле соприкоснулись (места и правда было мало), я сразу вспомнила об Ирен в кабинке на колесе обозрения, и меня словно крапивой обожгло: я резко отпрянула от Линдси и стукнулась о коленку соседки слева. Линдси не могла этого не заметить.

– Боже мой, я не хотела травмировать твою нежную психику, – сказала она нарочито громко.

– Ничего не нежную. Я просто не хочу об этом разговаривать за две минуты до заплыва. – Я понизила голос и огляделась по сторонам, хотя в этом не было никакой необходимости – все болтали каждый о своем или готовились к старту.

– То есть попозже ты не прочь это обсудить? – спросила она, снова наклонившись совсем близко и дохнув на меня «Геторейдом» и чем-то коричным. Видимо, жевательной резинкой.

– Ты должна выплюнуть жвачку перед заплывом, – сказала я, снова вспомнив об Ирен.

– Мисс Ллойд, я не ослышалась? У вас жвачка во рту? – Недремлющая Белая Панама сделала несколько шагов в нашу сторону и протянула сложенную лодочкой ладонь.

– Мне сплюнуть вам в руку? – проворчала Линдси, хотя было очевидно, что именно этого от нее и ждали.

– Иначе я обнаружу ее под скамейкой, когда мы начнем уборку. Ну давай же. – Панама щелкнула пальцами и снова протянула ладонь. – Чем бы ты ни болела, твоя зараза вряд ли меня убьет.

– Я бы не была в этом так уверена, – сказала я, когда Линдси сплюнула жвачку.

– Пожалуй, я рискну. – Панама внимательно осмотрела маленький комочек красного цвета, а затем отправилась на поиски мусорного бака.

– И что, по-твоему, она может от меня подцепить?! – Линдси попыталась принять оскорбленный вид, но я подмигнула ей, и она рассмеялась.

– Ну… если подумать… – протянула я.

Линдси немного помолчала, а потом, вдруг посерьезнев, повторила свой вопрос:

– Но ты ведь пошла бы со мной на парад, да? Ты бы хотела туда попасть? Просто скажи «да».

Я знала, что мой ответ значит нечто большее, но все равно кивнула:

– Да, пошла бы. С тобой я бы пошла.

Она широко улыбнулась и больше ни о чем не спрашивала. Вскоре после этого объявили ее имя, и я осталась сидеть на скамейке, ожидая, когда объявят и мое.

* * *

У нас в распоряжении было всего два дня на то, чтобы заново узнать друг друга: на полуфинальных заплывах, которые назначили на субботу, и финальных – в воскресенье, где мы снова друг с другом соревновались. Пришлось мне схватывать на лету. Линдси уже целовалась с пятью девушками и с тремя из них занималась кое-чем посерьезнее (правда, я слабо представляла чем). Мама Линдси знавала одного дрэг-квина по имени Чак, который выступал под сценическим псевдонимом Честити Сент-Клер, и Линдси однажды даже видела его номер на благотворительном вечере. Линдси собиралась присоединиться к группе ЛГБН в своей школе. «Н» означало «неопределившихся», о существовании которых я раньше даже не подозревала.

– «Личный рекорд» – конечно, классный фильм, но ты обязана посмотреть «Неприкаянные сердца», – сказала мне Линдси.

– Я почти уверена, что в нашем видеопрокате его нет, – скептически заметила я, после того как она пересказала мне сюжет.

Когда тренер Тед раздавал регистрационные формы желающим поселить у себя пловцов во время домашних для нас соревнований, я так разволновалась, что даже не стала убирать листок в сумку. Вместо этого я прижимала его к рулю велосипеда всю дорогу домой. Тетя Рут утверждала, что, если разложить диван, у нас можно спокойно разместить четырех человек, но я все равно поставила галочку напротив числа один. Это значило, что «мы готовы предоставить стол и кров одному пловцу». Во время выездных соревнований Линдси либо оставалась у кого-то с ночевкой, либо жила в отцовском трейлере. Шансы у меня были пятьдесят на пятьдесят. Я попыталась как бы невзначай разведать что к чему на выходных, когда мы сидели на скамейке перед очередными предварительными заплывами, но страшно трусила.

– Ты ведь приедешь к нам? – Я теребила лямку очков. Я уже дважды плюнула на стекла и протерла их указательным пальцем, но не удержалась и сделала это в третий раз.


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.


Замри

После смерти своей лучшей подруги Ингрид Кейтлин растеряна и не представляет, как пережить боль утраты. Она отгородилась от родных и друзей и с трудом понимает, как ей возвращаться в школу в новом учебном году. Но однажды Кейтлин находит под своей кроватью тайный дневник Ингрид, в котором та делилась переживаниями и чувствами в борьбе с тяжелой депрессией.


Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной

Аристотель – замкнутый подросток, брат которого сидит в тюрьме, а отец до сих пор не может забыть войну. Данте – умный и начитанный парень с отличным чувством юмора и необычным взглядом на мир. Однажды встретившись, Аристотель и Данте понимают, что совсем друг на друга не похожи, однако их общение быстро перерастает в настоящую дружбу. Благодаря этой дружбе они находят ответы на сложные вопросы, которые раньше казались им непостижимыми загадками Вселенной, и наконец осознают, кто они на самом деле.


Скорее счастлив, чем нет

Вскоре после самоубийства отца шестнадцатилетний Аарон Сото безуспешно пытается вновь обрести счастье. Горе и шрам в виде смайлика на запястье не дают ему забыть о случившемся. Несмотря на поддержку девушки и матери, боль не отпускает. И только благодаря Томасу, новому другу, внутри у Аарона что-то меняется. Однако он быстро понимает, что испытывает к Томасу не просто дружеские чувства. Тогда Аарон решается на крайние меры: он обращается в институт Летео, который специализируется на новой революционной технологии подавления памяти.


В конце они оба умрут

Однажды ночью сотрудники Отдела Смерти звонят Матео Торресу и Руфусу Эметерио, чтобы сообщить им плохие новости: сегодня они умрут. Матео и Руфус не знакомы, но оба по разным причинам ищут себе друга, с которым проведут Последний день. К счастью, специально для этого есть приложение «Последний друг», которое помогает им встретиться и вместе прожить целую жизнь за один день. Вдохновляющая и душераздирающая, очаровательная и жуткая, эта книга напоминает о том, что нет жизни без смерти, любви без потери и что даже за один день можно изменить свой мир.