Неправильное воспитание Кэмерон Пост - [26]
– Фигасе! – воскликнул Джейми, оказавшись на площадке, и Пол и Мерфи дружно ему вторили. Мы наконец-то выбрались, и от этого нас охватил головокружительный восторг.
После закрытия больницы прошло не так много времени, и кое-где (по крайней мере на верхних этажах) все еще горел свет, а потому в конце коридора, словно лампочка рождественской гирлянды, мерцала ярко-красная табличка «Выход». И, хотя она казалась слишком современной в окружающей обстановке, было в ней что-то нормальное, отчего мне делалось спокойнее, поскольку больше в этой больнице ничего нормального не было.
В тот день мы успели осмотреть только старое крыло больницы, но и этого нам хватило с головой. Высокие арки, стены, обклеенные золотистыми металлизированными обоями, старинные зеленые кушетки и даже кабинетный рояль – вся эта неподходящая для больницы декадентская роскошь, сильно отличавшаяся от того, что запомнилось нам по ежегодным медосмотрам в детстве. Едва завидев рояль, Мерфи сразу же плюхнулся на банкетку перед ним и неуклюже, с постоянными остановками, отбарабанил песню «Сердце и душа». Джейми и Пол тем временем подняли возню, как это принято у мальчишек, когда они оказываются в местах, где от них ждут приличного поведения (во всяком случае, раньше точно ждали), а они слишком взбудоражены, чтобы держать себя в руках. Сверху, с огромной картины в позолоченной раме, за нашим вторжением наблюдали суровые монахини в накрахмаленных белоснежных чепцах.
Когда Джейми произнес тост за «божьих подружек», я следом за парнями подняла бутылку и, глядя на картину, сделала глоток шнапса. В этот раз он обжег мне нёбо и горло, отчего я неловко закашлялась.
После ребята продолжили мутузить друг друга, и на этот раз к ним присоединился Мерфи, а я присела на подлокотник одного из диванчиков и наблюдала за ними, задаваясь вопросом, что мне следует чувствовать. Не то чтобы это представление предназначалось специально для меня, никаких вам брачных игр самцов перед самкой, как у тигров, которые красуются и демонстрируют свою силу перед тигрицей, – хоть и раньше я такое видела: парни специально выделывались перед Андреа Харрис и Сью Нокс. Нет, это другое, сейчас они вели себя как обычно. В мужской компании парни позволяли себе полную свободу, и я им жутко завидовала. Вели они себя гораздо грубее и громче, чем девчонки, и в такие минуты я всегда оставалась в стороне. Казалось, все у них было просто и легко, однако я только и могла что наблюдать.
– Эй, Кэмстер! – проорал Джейми из этой кучи-малы. – Спаси меня!
– Отвали! – крикнула я в ответ.
– Говоришь, что хочешь мне навалять?
– Да-да, ты не ослышался.
Мама Джейми была прихожанкой «Ворот славы», и, хотя отец его не ходил в церковь, самому Джейми редко удавалось отвертеться. Тусоваться мы с ним стали еще в прошлом году: все началось с болтовни во время разминки до и после забегов. Как выяснилось, я видела еще больше фильмов, чем Джейми, и он меня зауважал. А остальные просто последовали его примеру.
– Эй, Кэмерон, – снова позвал меня Джейми и, отделавшись от Пола и Мерфи, подбежал к роялю, – давай разыграем сцену из «Красотки».
Мерфи и Пол заржали.
– Конечно, – сказала я. – Кто будет за Джулию? Пол? Или, может, Мерф? У него рыжие волосы.
Свет, пробивавшийся снаружи через кое-как заколоченные окна, ложился на пол странными полосками и преломлялся под причудливыми углами. Густая пыль, которую мальчишки подняли своей возней, медленно оседала на свое законное место, подсвеченная лучами, словно золотой дождь, словно снежинки, отчего все вокруг казалось каким-то волшебным и сказочным.
Думаю, шнапс сыграл в этом не последнюю роль. Мы точно нашли дверь в другой мир – дверь, которую никто не должен был отыскать. И мне это нравилось.
Тем летом мы с Линдси Ллойд попеременно брали призовые места в соревнованиях по плаванью среди юниорок среднего дивизиона восточной Монтаны. То она в последний момент обгонит меня в стометровке свободным стилем, то я вырву у нее победу в индивидуальном комплексном; в конечном счете судьям приходилось по нескольку раз перепроверять показания секундомеров после каждой нашей стометровки баттерфляем. Обычно Линдси проводила каникулы с отцом, работавшим на стройке неподалеку от Раундапа, а учебный год с матерью и отчимом в Сиэтле. Наше соперничество началось еще до смерти моих родителей, но у Линдси всегда было преимущество: в ее школе в Сиэтле был крытый бассейн, у меня же – только озеро Сканлан и три летних месяца.
Мы всегда хорошо друг к другу относились – болтали о пустяках, сидя на скамейках, и иногда вместе ходили в палатку за «стогом» – любимым блюдом всех монтанских пловчих (говяжья котлета, сыр, сметана, помидоры, оливки и высыпанная сверху пачка кукурузных чипсов «Фритос» – все это с непременной вилкой, торчащей из кулька). Линдси его обожала. Она могла съесть все это минут за двадцать до начала заплыва и все равно выигрывала, положив на дурацкое правило, предписывавшее подождать два часа после еды, прежде чем лезть в воду.
Линдси Ллойд всегда была рядом, всегда была частью летних соревнований. Помнится, на первом заплыве после похорон она единственная среди соперниц не приставала ко мне с нелепыми объятиями. Вместо этого она одними губами прошептала «мне очень жаль», когда мы встретились взглядом во время исполнения государственного гимна (он всегда гремел из динамиков перед началом соревнований). Мы все, еще мокрые после разминки, стояли у бортика, прижав руку к сердцу, хотя даже не знали, где в этом бассейне флаг. И мне тогда показалось, что «мне очень жаль» – лучшее, что можно сказать человеку в моем положении.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.
После смерти своей лучшей подруги Ингрид Кейтлин растеряна и не представляет, как пережить боль утраты. Она отгородилась от родных и друзей и с трудом понимает, как ей возвращаться в школу в новом учебном году. Но однажды Кейтлин находит под своей кроватью тайный дневник Ингрид, в котором та делилась переживаниями и чувствами в борьбе с тяжелой депрессией.
Аристотель – замкнутый подросток, брат которого сидит в тюрьме, а отец до сих пор не может забыть войну. Данте – умный и начитанный парень с отличным чувством юмора и необычным взглядом на мир. Однажды встретившись, Аристотель и Данте понимают, что совсем друг на друга не похожи, однако их общение быстро перерастает в настоящую дружбу. Благодаря этой дружбе они находят ответы на сложные вопросы, которые раньше казались им непостижимыми загадками Вселенной, и наконец осознают, кто они на самом деле.
Вскоре после самоубийства отца шестнадцатилетний Аарон Сото безуспешно пытается вновь обрести счастье. Горе и шрам в виде смайлика на запястье не дают ему забыть о случившемся. Несмотря на поддержку девушки и матери, боль не отпускает. И только благодаря Томасу, новому другу, внутри у Аарона что-то меняется. Однако он быстро понимает, что испытывает к Томасу не просто дружеские чувства. Тогда Аарон решается на крайние меры: он обращается в институт Летео, который специализируется на новой революционной технологии подавления памяти.
Однажды ночью сотрудники Отдела Смерти звонят Матео Торресу и Руфусу Эметерио, чтобы сообщить им плохие новости: сегодня они умрут. Матео и Руфус не знакомы, но оба по разным причинам ищут себе друга, с которым проведут Последний день. К счастью, специально для этого есть приложение «Последний друг», которое помогает им встретиться и вместе прожить целую жизнь за один день. Вдохновляющая и душераздирающая, очаровательная и жуткая, эта книга напоминает о том, что нет жизни без смерти, любви без потери и что даже за один день можно изменить свой мир.