Неправильное воспитание Кэмерон Пост - [27]

Тем летом Линдси изменилась: сильно подросла, обрезала хвостик, который обычно заправляла под шапочку для плавания, и перекрасила волосы в пепельный блонд. Перед каждым заплывом она наносила на них кондиционер, чтобы они не позеленели от хлорки. Еще она проколола бровь и носила в ней маленькое серебряное колечко, которое судьи заставляли ее снимать перед соревнованиями. Тренер Тед говорил, что плечи у нее просто созданы для баттерфляя, а мне с моими небаттерфляйными плечами уже ничего не сделать – остается только тренироваться еще усерднее.

Между предварительными заплывами мы с Линдси сидели на пляжных полотенцах, играли в «Уно» и закусывали холодным виноградом, выуженным со дна розового холодильника «Салли-Кью», который тетя Рут уже успела получить за преданность компании. Линдси рассказывала всякие истории о Сиэтле, где все, по ее словам, было нереально крутое, о концертах и вечеринках, на которых побывала, обо всех своих сумасшедших друзьях. А я рассказывала ей о больнице и о тайном мире, который мы обнаружили, взломав дверь в старое крыло. Мы сидели на полотенцах, подставив спины солнцу восточной Монтаны, слушали песни групп, о которых я до того и знать не знала, и, почти соприкасаясь головами, с двух сторон прижимались к ее черным наушникам.

Через несколько недель после начала соревнований мы приехали на заплыв в бассейн Раундапа – «домашнюю воду» Линдси, где она занималась летом. Я втирала лосьон для загара в ее созданные для баттерфляя плечи и чувствовала ее нежную разгоряченную кожу под своей ладонью. Она пользовалась тем же жирным кремом с экстрактом кокоса, что и тренер Тед, хотя средство для загара ей не было нужно. Как и у всех нас, кожа у нее была шоколадной. За это бабуля нежно называла нас маленькими индианками. Каждый день мы часами тренировались под палящим летним солнцем, и мазать друг друга лосьоном было для нас делом обычным, однако с Линдси все было не так. Стоило мне дотронуться до нее, и я чувствовала легкую дрожь, какую-то тревогу, и все равно всегда с нетерпением ждала, когда Линдси попросит ее намазать.

Пока я жирными от крема руками пыталась добраться до кожи у нее под лямками, она неожиданно сказала:

– Будь я сейчас в Сиэтле, на выходных пошла бы на прайд. Там будет охрененно. Хотя сама я там еще не бывала… – Она говорила с деланым безразличием, но было видно, что это всего лишь притворство.

Линдси вечно болтала о всяких мероприятиях в Сиэтле, о которых я раньше и слыхом не слыхивала, так что этот неизвестный мне прайд ничуть меня не заинтересовал.

Я опустилась ниже, туда, где, согласно правилам, заканчивался глубокий вырез купальника, и продолжила втирать лосьон в нежную кожу ее поясницы.

– А почему не бывала? – спросила я.

– Потому что месяц прайда – это июнь, а в июне я всегда в Монтане, – ответила она, отодвигая бретельки, чтобы мне было удобнее. – И хрен тебе, а не прайд, в занюханном Раундапе, штат Монтана.

– Да, куда уж нам, – пробормотала я, продолжая растирать ей спину.

Она повернулась ко мне, безуспешно пытаясь стереть ухмылку с лица.

– Ты вообще не въезжаешь, о чем речь, да?

По лицу Линдси, по ноткам в ее голосе я поняла, что опять попала впросак, не уловила в ее словах что-то важное и выставила себя полной деревенщиной, коей частенько себя рядом с ней ощущала. Я сделала вид, что мне наплевать.

– Я же не идиотка, я поняла, что ты говоришь о каком-то фестивале, который пропускаешь каждый год.

– Да, но что это за фестиваль? – Она подалась вперед, и ее лицо почти коснулось моего.

– Не знаю, – фыркнула я, но едва произнесла эти слова, как вдруг на меня снизошло озарение; возможно, где-то в глубине души я всегда знала, о чем она говорит. Мои щеки залились глупым румянцем – именно так мое тело подсказывало мне, что я угадала. Но я не собиралась говорить ничего вслух.

Вместо этого я сказала:

– Какой-нибудь музыкальный фестиваль?

– Кэм, ты прелесть! – сказала она, и лицо ее было все еще так близко, что я чувствовала запах ее фруктового «Геторейда».

То, что подразумевалось под «прелестью», мне не сильно понравилось.

– Не нужно так выделываться, чтобы убедить меня в своей крутости, – сказала я и, встав, схватила очки и шапочку. – Я поняла: ты нереально крута. Самая клевая девчонка, которую я когда-либо встречала.

Две девчонки из моей команды подошли к нам сообщить, что только что объявили стометровку свободным стилем. Я пошла за ними, не дожидаясь Линдси, хотя это была и ее дистанция.

Она догнала меня у стойки с напитками, на которой выстроились рядком пятнадцать огромных кувшинов холодного чая, теперь уже разных оттенков коричневого. Едва мы миновали их, как Линдси схватила меня за руку чуть выше локтя, притянула к себе и прошептала прямо в ухо:

– Не сердись на меня. – Ее голос звучал не так как обычно. – Прайд – это гей-парад.

Видимо, ее слова должны были стать для меня откровением, но не стали. Не совсем.

– Я вроде как уже поняла, – сказала я. – Догадалась.

Мы пробирались сквозь толпы родителей и пловцов, и на битком забитых лужайках стоял шум и гам. Здесь нас никто не слышал, и все же я беспокоилась, размышляя, к чему она ведет, что скажет дальше и что скажу я, если не буду осторожна.