Непонятная война - [2]

Первый толкнул ее в кузов машины. Там было также непонятно и страшно, как и на той осиротевшей улочке, где она очнулась. На минуту, она задумалась о том, что стоит выбираться отсюда, тем более что преградой между кузовом и улицей составлял все тот же камуфляжный брезент. Но куда бежать? Там, куда ее везли, находился какой-то «штаб» и какие-то «у себя».

Она почувствовала, как рана на голове вновь начала кровоточить, но это была не прежняя тупая боль, а уже вполне конкретная, адски раскаляющая до предела. Она услышала, как те двое уселись в кабину и завели мотор. Их разговор, был смесью мата, пахабных шуток и невнятных восклицаний. По крыше грузовика начал бить дождь. Капля за каплей он увеличивался, и, вместе с ним, увеличивался ее порог страха. Чтобы себя отвлечь, она начала осматриваться по сторонам. В кузове было темно, но глаза постепенно привыкали к этому немому мраку. Ей удалось разглядеть несколько канистр, канат, истрепанный до того, что больше походил на бельевую веревку, и несколько кусков ткани, подобной той, которой был залатан брезент. Через дыры в обшивки изредка просачивался свет. Она поняла, что грузовик едет по улице с фонарями, и, значит, приближается к месту, где будут люди. Прошло то ли полчаса, то ли полдня, когда грузовик остановился. Время исказилось. Оно стало тягучим и всеобъемлющем, пока она сидела в пугающей темноте.

— Везем шо? — послышался новый голос. Он был отдален, и чем-то напоминал голос первого. Хотя, если бы сейчас же первый не ответил, она бы подумала, что он начал говорить сам с собой.

— Та ни, как всегда. Одна только незнающая на этот раз. Там, в кузове.

— Беглянка или шо? — вновь раздался таинственный голос.

— Да черт их знает. Каждый вечер такая херня. Пади их разбери, — ответил первый. Она пыталась вспомнить, как его отчество, ведь второй, неосторожно сказал его, при их встрече.

Послышались шаги. Тем временем, кабина ее грузовика открылась, и, с места водителя, спрыгнул второй, тот, с оскалом-улыбкой. Он громко высморкался, не менее громко отматерился на грязь под ногами, и пошел в сторону кузова. Через несколько секунд, брезент был сдернут, и она увидела перед собой молодого парня с винтовкой в руках. Он был в непонятной форме, явно большей его размера на три, в каске и с пластырем на переносице. Под двумя глазами виднелись синие пятна, а от всего тело несло сильным перегаром.

— Ты кто? — спросил он, щурясь и пытаясь разглядеть, среди канистр ее силуэт.

— Я не знаю, — ответила она, проносясь взглядом по уже ставшему родным машинном отделении. Как оказалось, вокруг нее были не только тряпки и канат. Рядом с ней была целая уча разных патронов, просто так, высыпанных у одному углу.

— Ты, шо, дебил? — спросил молодой к подходившему второму, — Куда ты патроны насыпал, придурок? А, если бы она, их выкинула или съела? Я с тебя поражаюсь Захаренко. Дебил-дебилом.

— Так она, это, не хера не помнит, говорит. На кой ей патроны? — указывая на нее, виновата оправдывался второй. — Слышь, — вновь к ней, — ты кто, дочка?

— Я не знаю…

— Ясно. Мне тут не да ваших разборок. Давай вытягивай ее с грузовика, и дуй к Остапенко. Он про тебя полдня уже спрашивает. Эту на мойку что ли, или к нам в комнату тащи, все равно ей тут жизни не дадут, — откидывая брезент назад, сказал молодой. — Там хоть наши с ней поговорят, душу отведут. А то мужики месяц уже без бабы.

— Кто вы? — в истерике прокричала она. — Кто вы, куда вы меня вести собираетесь?

Послышались шаги первого. Он спрыгнул с кабины и направился в сторону кузова.

— Осипенко, ты шо ей не объяснил? — обратился к нему молодой.

— Та шо там объяснять? Видно ж, шо беглянка. А тут дуру включила, мол, ничего не помнит. Ты, как тебе вообще зовут?

— Я не знаю, — захлебываясь в слезах, суматошно и невнятно, говорила она. Где то вдали раздалась автоматная очередь

— О! Сивцов опять гуляет? — спросил Захаренко

— Дак, третью ж ночь, уже гуляет. Сын женился, вот и гуляет, — ответил молодой, — Ладно, тяни ее к Остапенко, может он что скажет.

Захаренко и Осипенко поднялись в кузов. Она податливо протянула им руки, понимая, что сопротивляться бесполезно, хотя мысль, кинуть им в лицо горсть патронов, на мгновенье промелькнула в ее голове. Она поднялась, окинула взглядом свое временное пристанище, и шагнула на встречу тем, кого видела второй раз в жизни, и кого ненавидела и боялась.

3

Штаб капитана Остапенко находился вдали от казарм. Остапенко предпочитал шумному и пьющему солдату, общество тихой и почти мирной жизни в стенах комнатушки бывшего общежития для литейщиков. Полуразбомбленное здание во всю было заселено молодыми барышнями, солдатскими женами, и старыми кряхтящими бабами с детьми. Здесь всегда пахло жареным салом, а по ночам, раздавались понятные крики любимец солдат. Остапенко это не смущало. Он жил уединенно, и, практически никогда не обращал внимания на местный контингент. Его направили сюда больше двух месяцев назад, перебросив от ненавистного Харькова, к более радушному и безбурному Чернигову. Сперва, он поселился в отдельной комнатушке общаги, а, позже, перекинул сюда и всю штабную бумажную составляющую. Он бытовал среди отчетов, карт наступления и отступления, раций и графиков мойки полов. Остапенко был по-своему счастлив. Еще в 2017 он успел выслать сына с бывшей женой к своей однокласснице в Вильнюс. Одноклассница его ненавидела, а жена так и не смогла простить пьяные побоища еще некогда статного лейтенанта Остапенко. Но выбора не было. Лучше злобные письма и матерные разговоры по телефону, чем полученные похоронки с его исторической родины. Он был почти счастлив, угрюмо, стабильно и безмятежно проживая службу вблизи бывшей белорусской границы.