Непечатные пряники - [73]
Вообще, если начать рассказывать о знаменитых лукояновцах, то никогда не закончить. Среди них и основоположник науки о вечной мерзлоте М. И. Сумгин, и выдающийся хирург-онколог Н. Н. Блохин, и многие другие. Видимо, судьба, отказав Лукоянову во внешних событиях его истории, решила возместить их яркостью биографий самих лукояновцев.
Кстати, о лукояновской истории. Пока мы говорили о знаменитых лукояновцах, в городе в девятьсот пятом году успела образоваться социал-демократическая организация, прошла в том же году забастовка лукояновских железнодорожников, в четырнадцатом году открылась эвакуированная из Ревеля женская гимназия, и, наконец, в январе семнадцатого в Лукоянове завелись первые большевики. Дальше все покатилось как снежный ком с горы – образование Совета солдатских депутатов, объединение его с Советом рабочих депутатов, митинги, лозунги, съезды, резолюции и прокламации, провозглашение Советской власти и присоединение к Совету солдатских и рабочих Совета крестьянских депутатов. Когда концентрация Советов в Лукоянове достигла предельно допустимых значений и даже превысила их, в городе прошел первый уездный съезд Советов.
Уже в девятнадцатом году в городе вышел первый номер большевистской газеты, который назывался «Лукояновская мысль». Не правда, не знамя, не труд и не серп с молотом, а мысль![137] И это в то время, когда в столицах были одни «правды», «известия» и «труды» со «знаменами». Много ли в России газет, в названии которых и теперь есть это слово? И не газет, кстати, тоже.
Первым редактором «Лукояновской мысли» был Александр Зерчанинов – будущий литературовед, профессор и создатель школьного учебника по литературе для восьмых и девятых классов, по которому детей мучили литературой с начала тридцатых и до конца шестидесятых годов. Это в его учебнике цитат из Ленина, Маркса и Энгельса было едва ли не больше, чем цитат из Гончарова, Толстого и Чехова. Это в его учебнике написано про «оторванную от жизни поэзию Фета», про то, что в «Обломове» Гончаров «углубляет показ разложения феодально-крепостнического строя и выносит ему суровый приговор, хотя и с некоторой затаенной грустью».
Зерчанинову было мало «Лукояновской мысли», и он придумал издавать еще и школьный литературно-художественный альманах «Апофеоз». Определенно этот человек не привык отказывать себе в названиях. Кабы не уехал неугомонный Зерчанинов в двадцать первом году в Нижний Новгород, а потом и в Москву, кто знает, как сложилась бы судьба «Лукояновской мысли» и «Апофеоза». В тридцатых можно было только за одни названия этих изданий получить срок.
Оставим, однако, литературу и повернемся к лукояновской каждодневной жизни. Из уездной она превратилась в районную. В тридцатом открыли МТС, в тридцать втором все сорок четыре районных сельсовета получили телефонную связь, и теперь начальству, вместо того чтобы трястись по ухабам в какую-нибудь глухую деревню, собирать колхозников на собрание и в синем махорочном дыму перекрикивать мужиков и баб, можно было просто позвонить по телефону и, не повышая голоса, спросить председателя – где надои, почему до сих пор не посеян овес и не завелись ли у него часом в сельсовете троцкисты с зиновьевцами.
В тридцать четвертом заложили парк имени Ленина, а в тридцать восьмом вступила в строй первая очередь городского водопровода. Забегая вперед, скажу, что ответную к водопроводу часть – городскую канализацию – в Лукоянове стали строить почти через полвека, в восемьдесят шестом. В тридцать восьмом же открыли школу медицинских сестер и через год приняли участие во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Еще через два года была война. Одна лукояновская промартель шила летнее и зимнее обмундирование, другая – маскировочные сетки, а третья – вязала стальные заградительные сетки против подводных лодок. Между прочим, именно лукояновским швейникам было поручено изготовление первых армейских погон. Погибло лукояновцев много. Так много, что почтальоны, которые, конечно же, были женщинами, гнали самогон, поили им местных забулдыг для того, чтобы те относили похоронки в семьи погибших.
После войны, в конце пятидесятых, наконец-то закончили электрификацию всего района. В шестидесятых построили завод по производству сухого обезжиренного молока, новый цех мясокомбината и ремонтно-подшипниковый завод. В семидесятых – заводы крупнопанельного домостроения и кирпичный. Если все эти заводы и цеха перечислить еще раз, то получится список умерших в последние годы предприятий[138].
В музее создан уголок послевоенных лет. В нем, к счастью, нет таблиц и графиков с кубометрами, центнерами с гектара, литрами и киловаттами, зато есть коврик с оленями, витиеватая этажерка и висящие на стене портреты серьезных, принаряженных для фотографирования лукояновцев. Все эти коврики, этажерки и портреты принесла из дому директор музея – Елена Валентиновна Кузнецова.
Она директорствует в музее уже восемь лет. Самому музею уже пятьдесят семь. Поначалу он был музеем на общественных началах. Тогда-то его и ограбили в первый раз, еще в восьмидесятых. Прямо в День города и ограбили. Вынесли старинное оружие, попавшее в музей еще из дореволюционных купеческих коллекций. Теперь в нем целых три сторожа женского полу. Нижегородское начальство требует от директора сторожей сократить, а вместо них завести современную сигнализацию и решетки на окнах. Оно, конечно, правильно, но только одно оформление бумаг на эту сигнализацию стоит двести тысяч, а еще установка, а еще ежемесячный платеж. Нижегородское начальство говорит, что деньги на это все надо брать где хочешь. Елена Валентиновна не хочет сокращать сторожей, потому как они живые и потеряют работу, где им платят целых семь тысяч рублей в месяц… Ну да про эти подробности начальству слушать неинтересно. Директор и сама получает немногим больше сторожа, а потому еще и подрабатывает учителем истории. Зато ей грамоту дали за хорошую работу. Правда, на листке обычной бумаги, а не на красивом бланке. Она не обижается, но губы поджимает, когда об этом рассказывает. И то сказать – почему бы ей не дать грамоту, если она со своим музеем что ни год, то издает книжки по истории Лукоянова. Получила несколько грантов от «Единой России» на издание книг о знаменитых лукояновцах. Сразу эти деньги в типографию и отдала. Ну, это сказать просто – получила и отдала, а по условиям гранта надо привлечь еще полстолька и эти полстолька надо выбить у местной администрации. Поди выбей из них… На ремонт проваливающихся полов в музее она брала доски из дому. На ремонт повалившегося забора… все же денег дали. Со скандалом, но выбила. Если не шуметь, то и не дадут. Вон Дом культуры на центральной площади ничего не требовал – теперь из него всех выселили, потому как он вот-вот завалится.
Перед вами неожиданная книга. Уж, казалось бы, с какими только жанрами литературного юмора вы в нашей серии не сталкивались! Рассказы, стихи, миниатюры… Практически все это есть и в книге Михаила Бару. Но при этом — исключительно свое, личное, ни на что не похожее. Тексты Бару удивительно изящны. И, главное, невероятно свежи. Причем свежи не только в смысле новизны стиля. Но и в том воздействии, которое они на тебя оказывают, в том легком интеллектуальном сквознячке, на котором, читая его прозу и стихи, ты вдруг себя с удовольствием обнаруживаешь… Совершенно непередаваемое ощущение! Можете убедиться…
Внимательному взгляду «понаехавшего» Михаила Бару видно во много раз больше, чем замыленному глазу взмыленного москвича, и, воплощенные в остроумные, ироничные зарисовки, наблюдения Бару открывают нам Москву с таких ракурсов, о которых мы, привыкшие к этому городу и незамечающие его, не могли даже подозревать. Родившимся, приехавшим навсегда или же просто навещающим столицу посвящается и рекомендуется.
«Тридцать третье марта, или Провинциальные записки» — «книга выходного дня. Ещё праздничного и отпускного… …я садился в машину, автобус, поезд или самолет и ехал в какой-нибудь маленький или не очень, или очень большой, но непременно провинциальный город. В глубинку, другими словами. Глубинку не в том смысле, что это глухомань какая-то, нет, а в том, что глубина, без которой не бывает ни реки настоящей, ни моря, ни даже океана. Я пишу о провинции, которая у меня в голове и которую я люблю».
«Проза Миши Бару изящна и неожиданна. И, главное, невероятно свежа. Да, слово «свежесть» здесь, пожалуй, наиболее уместно. Причем свежесть не только в смысле новизны стиля. Но и в том воздействии, которое эта проза на тебя оказывает, в том лёгком интеллектуальном сквознячке, на котором ты вдруг себя обнаруживаешь и, заворожённый, хотя и чуть поёживаясь, вбираешь в себя этот пусть и немного холодноватый, но живой и многогранный мир, где перезваниваются люди со снежинками…»Валерий Хаит.
Любить нашу родину по-настоящему, при этом проживая в самой ее середине (чтоб не сказать — глубине), — дело непростое, написала как-то Галина Юзефович об авторе, чью книгу вы держите сейчас в руках. И с каждым годом и с каждой изданной книгой эта мысль делается все более верной и — грустной?.. Михаил Бару родился в 1958 году, окончил МХТИ, работал в Пущино, защитил диссертацию и, несмотря на растущую популярность и убедительные тиражи, продолжает работать по специальности, любя химию, да и не слишком доверяя писательству как ремеслу, способному прокормить в наших пенатах. Если про Клода Моне можно сказать, что он пишет свет, про Михаила Бару можно сказать, что он пишет — тишину.
Эта книга о русской провинции. О той, в которую редко возят туристов или не возят их совсем. О путешествиях в маленькие и очень маленькие города с малознакомыми или вовсе незнакомыми названиями вроде Южи или Васильсурска, Солигалича или Горбатова. У каждого города своя неповторимая и захватывающая история с уникальными людьми, тайнами, летописями и подземными ходами.
Книга рассказывает об истории строительства Гродненской крепости и той важной роли, которую она сыграла в период Первой мировой войны. Данное издание представляет интерес как для специалистов в области военной истории и фортификационного строительства, так и для широкого круга читателей.
Боевая работа советских подводников в годы Второй мировой войны до сих пор остается одной из самых спорных и мифологизированных страниц отечественной истории. Если прежде, при советской власти, подводных асов Красного флота превозносили до небес, приписывая им невероятные подвиги и огромный урон, нанесенный противнику, то в последние два десятилетия парадные советские мифы сменились грязными антисоветскими, причем подводников ославили едва ли не больше всех: дескать, никаких подвигов они не совершали, практически всю войну простояли на базах, а на охоту вышли лишь в последние месяцы боевых действий, предпочитая топить корабли с беженцами… Данная книга не имеет ничего общего с идеологическими дрязгами и дешевой пропагандой.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
«Сидеть и смотреть» – не роман, не повесть, не сборник рассказов или эссе. Автор определил жанр книги как «серия наблюдений». Текст возник из эксперимента: что получится, если сидеть в людном месте, внимательно наблюдать за тем, что происходит вокруг, и в режиме реального времени описывать наблюдаемое, тыкая стилусом в экран смартфона? Получился достаточно странный текст, про который можно с уверенностью сказать одно: это необычный и даже, пожалуй, новаторский тип письма. Эксперимент продолжался примерно год и охватил 14 городов России, Европы и Израиля.
Леонск – город на Волге, неподалеку от Астрахани. Он возник в XVIII веке, туда приехали немцы, а потом итальянцы из Венеции, аристократы с большими семействами. Венецианцы привезли с собой особых зверьков, которые стали символом города – и его внутренней свободы. Леончанам удавалось отстаивать свои вольные принципы даже при советской власти. Но в наше время, когда вертикаль власти требует подчинения и проникает повсюду, шансов выстоять у леончан стало куда меньше. Повествование ведется от лица старого немца, который прожил в Леонске последние двадцать лет.
Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского.
Сборник путевой прозы мастера нон-фикшн Александра Гениса («Довлатов и окрестности», «Шесть пальцев», «Колобок» и др.) поделил мир, как в старину, на Старый и Новый Свет. Описывая каждую половину, автор использует все жанры, кроме банальных: лирическую исповедь, философскую открытку, культурологическое расследование или смешную сценку. При всем разнообразии тем неизменной остается стратегия: превратить заурядное в экзотическое, впечатление — в переживание. «Путешествие — чувственное наслаждение, которое, в отличие от секса, поддается описанию», — утверждает А.