Неотвратимость - [49]

— Наверное, неудобно брату ездить каждый день за двенадцать верст? — спросил между прочим Хилькевич.

— Свой мотоцикл у него, с коляской. В хате с ре-бятенками теща хозяйствует, а они с жинкой ко мне. Боязно мне одной-то по ночам…

— Чего ж боязно?

— Так… Помер Зиновий грешной смертынькой…

— Вы разве в бога верите?

— Не то чтоб… Да все одно боязно. А когда брат и золовка, тогда ничего.

Хилькевич продолжал расспрашивать, и Дарья Ивановна, стесняясь своей суеверности, поведала ему страхи.

В первую ночь после смерти мужа она ночевала дома одна. Позапирала окна и двери на засовы, поплакала в подушку о судьбе своей одинокой да бесталанной и уснула. И вдруг около полуночи «прокинулась сама по себе». То есть без видимой причины проснулась. Занавеска осталась незадернутой, луна в окошко светит… а за окном стоит он…

— Кто?

— Да Зиновий покойный… Когда пьяный, бывало, поздненько заявится — у окошка встанет, ладошкой заслонится, в горницу глядит и стукает в стекло тихосенько, чтоб дверь ему отчинила. И тут же — стоит, ладошками заслонился, в горницу глядит… Всю меня холодом проняло, затрясло як лихоманкой! Крикнуть хочу — не можу, перекреститься хочу — не можу… Очи от страха заплющила, а так еще страшнейше. Открыла я очи — нема никого в окне. Только месяц светит… Машина на улице гудит. На стройке, слышно, люди размовляют, кран подъемный звякает — все вижу, слышу. Не сплю, значит. Не во снах привиделось. Так злякалась, что до свету очей не сомкнула! На окно подивиться боюсь, да нет-нет и гляну. Но больше Зиновий не казался. Утром на работу иду, а голова болит, сама я невыспанная. Сказать кому, что ночью бачила, — не можно, засмеют люди добрые. Скажут — дура баба суеверная. При дневном-то свете и сама разумею, что во снах то привиделось, а все одно жутко. На другую ночь ще крепче заперлась. Лежу, не сплю. Уж и полночь миновала — ничего. За день уморилась да прошлую ночь без сна — таки дрема клонит. Уснула. И снова прокинулась. Месяц светит, за окном никого нема. А на горище ходит! На чердаке! Тихонько так ходит!.,

Дарья и сейчас вздрагивала, рассказывая. Хильке-вич сказал:

— Строительство идет рядом с вашим домом, ночная смена работает, не оттуда ли шаги доносились?

— На горище воно ходило, кажу я вам! Походило трошки и стихло. До свету тряслась опять с переляку. В тот день после работы к брату в совхоз поехала: братику любый, поночуй у меня! Он посмеялся, целу антирелигиозну лекцию прочитал. Як он у себя в совхозе агитатор. Да все ж брат сестру в страхе не кинет — ездит ночевать и жинку с собой берет, чтоб самому не страшно было. Жинка у него боевая. Да-а, вот таки дела. Неприкаянна душа у Зиновия была, такой и осталась. Нет, я не верующая, кажу я вам, товарищ следователь. Да было ж, приходил Зиновий ко мне ночью!.. Вот вы не верите, смеетесь…

— Какой уж смех, Дарья Ивановна! Напрасно сразу не рассказали.

— Так, товарищ же следователь, люди-то грамотны стали, ничему не верят. А он приходил, Зиновий-то, ночью… Вот как вас бачила…

Ушинский слушал Хилькевича, дымил «Беломором».

— Очень интересно. А где же мистика?

— Мистика в ее рассказе, — невесело улыбнулся Хилькевич. — Если же глянуть с материалистических позиций, то и еще интереснее. Потому к тебе и прибежал с Дарьиными страхами.

— Спасибо, Павел Игнатьевич.

— На здоровье. Сам ведь понимаю, что в машихинском деле конфуз у меня вышел.

— Жаль, Загаева нет. Но и тянуть с этим не годится. Ситуация складывается удобная — праздники подходят.

— Ну и что? Подожди, я тебя почти понял! Но на что тебе праздники?

— А и то верно, зачем мне праздники! Ни к чему. Первое мая — понедельник. Суббота — двадцать девятого апреля. Ну, если Дарьины видения не галлюцинация, а наши догадки верны — будет нам к празднику подарок! Машихина еще в паспортном? Если там, пригласи ее сюда.

Хилькевич скоро вернулся вместе с Дарьей.

— Здравствуйте, Дарья Ивановна, — поднялся навстречу ей Ушинский. — С домовой книгой все в порядке?

— Выписала Зиновия, — вздохнула она. — Жалко. Непутевый, а все муж был…

— Что уж теперь горевать, Дарья Ивановна. Вам как-нибудь рассеяться надо, от горьких мыслей отдохнуть. Праздник-то отмечать собираетесь?

— Який праздник, товарищ следователь, не до того. Скоро месяц, як нема Зини… А там и сороковой день, помянуть треба по обычаю.

— Дарья Ивановна, сколько можно печалиться, поехали бы к брату в совхоз, отдохнули. Устали ведь с похоронными хлопотами, верно? — И многозначительно добавил Ушинский — Поезжайте, вы этим нам поможете.

— Вам? Яка уж вам моя допомога! Не знаю… Все мне боязно чегось дома-то… Мабуть, и вправду поехать?

— Конечно, Дарья Ивановна! Вот приедет к вам в пятницу брат — соберитесь да и в совхоз. И, пожалуйста, пошумнее, с хлопотами, чтоб все видели: вы уезжаете к брату, на четыре дня. Всем знакомым рассказывайте; еду, мол. Разумеется, не упоминая, что это мы вам отъезд посоветовали. За домом мы присмотрим, не беспокойтесь.

— Да оно чего ж и не поехать, коли вы того хочете…

— Хорошо вам праздники провести!

Вдова ушла. Ушинский сказал:

— Не отправить ли нам и Гроховенко в Харьков на праздники?

— При чем тут Гроховенко?