Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [50]

Мы встречаемся в супермаркете Landau с флуоресцентным освещением, от которого моя кожа выглядит призрачно бледной, и, когда мы заходим внутрь, я заламываю свои пальцы в черных кожаных перчатках. Хая пытается приободрить меня.

— Мы побеседуем всего пару минут. И тебе и говорить-то не придется, они просто хотят посмотреть, как ты выглядишь, и убедиться, что у тебя хорошие манеры, а потом мы разойдемся. Нам ни к чему устраивать сцену в продуктовом или привлекать внимание посторонних.

Я уверена, что окружающие все равно обратят на нас внимание. Как же я нервничаю. К счастью, сегодня вторник, а не канун шабата, когда магазины забиты битком. Меньше поводов тревожиться. Несколько минут мы осматриваем проходы между полками, но я вообще никого не вижу, не говоря уже о тех самых матери и дочери. В отделе с замороженными продуктами светло; на стеклянных дверцах выстроившихся в один ряд холодильников замерз конденсат, и я вижу там свое отражение и не узнаю эту девушку с бледными поджатыми губами и лишенными всякого выражения глазами. Свежевымытый виниловый пол под моими туфлями кажется опасно скользким. Я снимаю ворсинки с пальто, приглаживаю непослушные пряди, щиплю себя за щеки, чтобы они порозовели.

Моя будущая свекровь дожидается нас в отделе бумажных товаров. Она невысокая, худощавая женщина с морщинистым лицом и такими тонкими губами, что они выглядят как слегка растушеванная карандашная линия. Я слегка падаю духом, когда вижу, что она носит шпицель, плоско и туго намотанный у нее на черепе. Блестящий платок из серого атласа, расшитый розовыми цветами, завязан большим аккуратным узлом у нее под затылком, а хвосты его спускаются по спине. Этот головной убор вдвое больше ее собственной головы, и кажется, будто он пошатывается на вершине ее миниатюрной фигуры. Ее дочь смуглая, с волосами пепельного цвета, квадратным лицом и маленькими раскосыми глазами, ростом даже ниже, чем мать. Ее клыки цепляются за нижнюю губу, так что их кончики заметны, даже когда у нее закрыт рот. Она не мигая смотрит на меня. О чем она думает? Любопытно. Достаточно ли я симпатична для ее братца? А как насчет тебя, думаю я. Кто возьмет в жены тебя — вот такую? Эта мысль приносит мне легкое чувство триумфа, и я спокойно выдерживаю ее взгляд.

Хая обменивается фразами с женщиной в шпицеле, но я их не слышу. Чего ожидать мне от парня, связанного родством с такими людьми, думаю я, с такой страшненькой сестрой, с такой невзрачной матерью? Я, может, и сама не красотка, но в сравнении со мной они выглядят плебейками. Не для этого я создана. Неужели Хая вообще не понимает, что я такое?

Видавший виды «таун-кар» ждет нас возле супермаркета, и я забиваюсь в самый дальний угол заднего сиденья и смотрю в сторону складов, выстроившихся вдоль Ист-Ривер, и огней Вильямсбургского моста, мигающих над ними. От моего дыхания окно запотевает, и я тру его своей кожаной перчаткой. Хая дает водителю адрес, и я слышу, как она разглаживает юбку и поправляет спереди парик. Ее вид всегда должен быть идеален, даже если никто ее не видит. Даже не глядя на нее, я знаю, что спина ее идеально выпрямлена, подбородок вытянут вперед, а жилы на шее напряжены до предела.

Она не рассказывает мне о том, что мне ужасно хочется узнать, но гордость не позволяет мне спросить. За годы родства Хая приучила меня стыдиться проявлений слабости. Эмоции, по ее мнению, — это слабость. Я вообще не должна ничего чувствовать, не должна переживать за то, что со мной произойдет. Только когда такси сворачивает на Пенн-стрит, она тихо произносит: «Я дам знать, если будут новости».

Я не удостоиваю ее ответом. Дома Баби уже в кровати, а Зейде все еще в синагоге занят учеными делами. Я не торопясь раздеваюсь и складываю вещи на сундук, стоящий в изножье моей кровати. Некоторое время я стою возле него на коленях на жестком розовом ковре и перебираю клетчатый шарф, лежащий поверх стопки вещей, — шарф, который Хая купила мне к новому пальто. У кале мейдл[167] должны быть элегантные вещи, сказала она мне. Это означает, что ты готова к замужеству. Никогда в жизни меня не баловали таким количеством новых красивых вещей. У меня стильная черная сумка и туфли из итальянской кожи. Серьги-гвоздики с жемчужинами и серебряное колье с моим именем на иврите. Все детство и в подростковые годы я мечтала о побрякушках, которые постоянно видела на подругах, но даже не решалась такие попросить — на такую просьбу никто бы даже не отреагировал. Но последние шесть месяцев меня задаривают всем, о чем только может помечтать девушка, — и ради чего? Видимо, чтобы быстренько придать мне лоск. Либо чтобы умаслить меня. Если причина в последнем, то я с трудом понимаю, зачем это все, ибо в глубине души осознаю, что меня соблазняют, как ребенка конфеткой. Я ощущаю трепет оттого, что наконец-то чувствую себя окруженной заботой и вниманием. Наверное, я слишком всем этим увлечена, чтобы думать о чем-то еще.

Когда на следующий день я возвращаюсь с работы, дома никого нет. Свет выключен, в холодильнике гулкая пустота. Я обедаю маринованными огурцами с хлебом и так волнуюсь, что не могу читать. Я лежу в кровати и изумляюсь, как же скоро наступил этот момент, который всегда казался чем-то отдаленным, — но вот он здесь, и каждый вдох приближает меня к тому пику, тому обрыву, с которого я непременно рухну вниз. Я рано засыпаю, и мне снятся лошади, скачущие по краю пропасти, и всполохи уличных огней и перестук надземки периодически будят меня, словно стучащие копыта, грохот которых отдается то внутри моей головы, то снаружи.