Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [30]

Вскоре я понимаю, что вообще больше не могу рассчитывать на свое меняющееся тело, некогда юркое и худощавое. У меня ощущение, что каждый день одежда садится на меня иначе, и зеркало больше не показывает мне одно и то же отражение. Я расстраиваюсь из-за своей неспособности контролировать то, что делает или как выглядит мое тело.

Мои подружки стали сходить с ума по диетам и носить с собой пластиковые контейнеры с салатом айсберг вместо привычных бейглов со сливочным сыром. Как бы я ни старалась, мне не удается устоять перед шелковистым вкусом арахисового масла на белом хлебе или ощущением того, как нежно трескается шоколадная глазурь на ванильном эскимо.

Некоторые девочки перегибают палку с диетами. Хани Райх на переменах бегает туда-сюда по коридорам, чтобы сжигать калории, которых она, судя по виду, и вообще не потребляет. Брухи Хирш проводит в больнице несколько недель после того, как однажды упала в обморок на уроке. Даже родители не могли заставить ее поесть.

Скромность — самое ценное качество для девушки. И действительно, скромные девушки худее всех: они скрывают от любопытных взглядов тела, данные им природой, и берегут свою детскую невинность и чистоту. Интересно, гадаю я, сколько еще они смогут избегать неотвратимо подступающей женственности?

В конце концов, все мы скоро станем матерями. Эти годы — сумерки нашего детства, последние беззаботные моменты перед тем, как начнется реальная жизнь.

Я уезжаю в летний лагерь с новым бельем, запасом прокладок и чувством, что я теперь девушка, что я на пороге чего-то важного и значительного. Территория лагеря располагается в дальнем углу влажной и душной долины в горах Катскилл — в нескольких милях от крупной трассы. Сатмарцы предпочитают быть как можно дальше от гоев, живущих в Катскилл круглый год, и не хотят, чтобы мы ходили в город или общались с чужаками. Поэтому летние каникулы мы проводим в местности, добраться до которой можно только по примитивной, едва заметной проселочной дороге, которая тянется на несколько миль.

Земля здесь пружинит от сырости, в тенистых местечках вылупляются грибы, и, когда в низинах проливается дождь, между пригорками образуются похожие на пруды лужи, которые держатся несколько недель, пока окончательно не обмелеют и не испарятся в и без того влажную атмосферу. Сухими остаются только просторные поляны на возвышенностях, где проходят занятия лагеря.

Я выбираю спальное место на нижнем уровне под Лейеле[116], крепкой девчонкой со светлыми волосами и голубыми глазами, которая вечно лезет на рожон. Когда ночная дежурная выходит на крыльцо подышать свежим воздухом и поболтать с другими дежурными, я задираю ноги и со всей силы бью ими в дно ее лежака, из-за чего металлический каркас кровати вибрирует. Лейеле, разумеется, начинает орать, отчего в комнату вбегают все НоСы (то есть ночные стражи — так мы зовем тех, кто дежурит в ночную смену) и светят фонариками между кроватями, пытаясь найти виновницу беспорядков. Я неподвижно лежу, укрывшись тонким летним одеялом: глаза закрыты, дыхание размеренное и медленное — сама невинность.

Лето — самое время, чтобы проказничать. Я делаю все, чего делать не положено. Я валяюсь в постели вместо занятий плаванием и прячусь в ванной, когда в поисках уклонистов приходят проверять кровати. Я ненавижу плавать в своем длинном синем купальном платье с вышивкой в виде пальмового листа, которая напоминает мне, что я сатмарская девушка. Она символизирует фамилию ребе: Тейтельбаум по-немецки означает «пальмовое дерево», и этот символ здесь везде — на домиках, автобусах, канцелярских принадлежностях и купальных костюмах. Когда мое купальное платье намокает, оно тяжело липнет к ногам и шлепает меня по икрам при каждом шаге.

Некоторые девушки закатывают рукава и штанины своих купальных костюмов и загорают на расстеленных на горячем бетоне полотенцах, пытаясь уловить хоть парочку лучей, проникающих сквозь высокое заграждение вокруг бассейна. Грозные кирпичные стены затеняют почти всю зону для купания. Ко второй неделе смены почти все подрумяниваются — кажется, все, кроме меня, не способной добиться от своей болезненно-бледной кожи даже легкого золотистого отлива. Лейеле становится смуглой и бронзовой, а у меня из достижений только шершавые коленки и россыпь веснушек на носу.

Я тут же набираю замечания, потому что опаздываю на шиур (ежедневную проповедь), и получаю выговор за то, что клюю носом во время молитвы. Единственное здание на нашей территории, где есть шанс не свариться от жары, — это гигантская столовая, в которой посменно питается весь лагерь. В столовой помещается примерно полторы тысячи человек, и ее потолок исполосован жужжащими кондиционерами, которые гоняют благословенный прохладный воздух по всему необъятному помещению.

Мы молимся вслух до и после еды, а одну из девочек ставят к микрофону. Все лето я жду, когда вызовут меня, но такая работа — только для приличных девочек. Я пробуюсь на главную роль в пьесе и сражаю вожатых своей громкой и четкой дикцией, но мне достается лишь мелкая роль, а крупные отходят к Фейге и Мириам-Малке, благовоспитанным девочкам, у которых влиятельные отцы. Возможно, если бы Зейде принимал больше участия в моих делах, то здесь со мной обращались бы получше, зная, что есть перед кем держать за это ответ. Но Зейде в таких вещах не разбирается, и поскольку вожатые знают, что им ничто не грозит, то они не особо заботятся о моем довольстве. Изредка, когда я прошу, Баби присылает мне гостинцы с пятничным автобусом на Катскилл, но они даже близко не похожи на те полные сладостей посылки, которые получают другие девочки. Она присылает завернутый в фольгу бисквитный пирог и сливы. Ну да, это лучше, чем ничего. Так хоть видно, что кому-то есть до меня дело, что я не хуже прочих.