Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней - [23]

Баби бросается к нему, раздраженно ворча.

— Муж мой, это штраймл[100] твой горит, не пирог, — шипит она, и, прежде чем Зейде успевает возразить, мех уже недовольно трещит в раковине, его шипение медленно затихает под струей воды из-под крана.

— Видишь, Зейде? — говорю я с улыбкой. — Ты настолько святой, что даже штраймл твой воспылал.

Позже этот съежившийся комок, насквозь мокрый и взъерошенный, лежит на обеденном столе — свидетельство религиозности и рассеянности Зейде, двух его качеств, которые многие сочли бы равнозначными. Я с удовольствием пересказываю этот случай всем своим двоюродным сестрам, с которыми от хохота случается истерика, стоит им только представить Зейде, невинно сидящего за кухонным столом, пока на голове у него бодро пылает штраймл.

В воскресенье Зейде отправляется за новым, сердито ворча из-за цен (от двух тысяч долларов и выше), и запрещает Баби выбрасывать обгоревший, надеясь, что его можно как-то восстановить. Тут подшить, там подбить, говорит он, может, хорошенько расчесать, и я снова смогу надеть его в шабат. Баби смеется, потому что штраймл настолько опален и испорчен, что его явно больше не надеть, и, когда дядя Товье увозит Зейде в шляпную лавку, она засовывает пострадавший головной убор в черный пакет и выносит его в мусорный контейнер возле строительной площадки через дорогу.

Зейде возвращается домой с новой шляпой, куда более высокой, чем те, что были у него раньше, потому что так сейчас модно, однако мех норки слишком сильно блестит, и видно, что он выбрал модель подешевле. Дорогие штраймлы выглядят мягче, натуральнее, а у этого вид жесткий и кичливый, совершенно не подходящий к характеру Зейде.

— Только на свадьбы буду его надевать, — говорит он и убирает шляпную коробку на самую высокую полку шкафа в гостиной, пряча ее за другими шляпами.

Зейде — один из самых благородных людей, которых я знаю, хотя одевается он только в старые поношенные вещи. Мысль о том, чтобы нарядиться во что-то новое и дорогое, приводит его в ужас. Я мечтаю выглядеть благородно, но чувствую себя таковой, только когда на мне новые и изящные вещи. Насколько же самодостаточен Зейде, если, одеваясь как нищий, он все равно имеет респектабельный вид?

Я знаю, что Баби испытывает те же чувства, что и я. Зейде никогда не разрешал ей покупать новые вещи дочерям, когда те были малы, так что она ходила в большие городские универмаги, отыскивала там модные наряды и изучала каждый их шов, якобы оценивая их качество. На самом же деле она запоминала крой платьев и позже воспроизводила их более скромные версии на собственной швейной машинке, используя лучшие ткани, которые могла достать. Для самодельных вещей Зейде разрешал ей покупать материал. Он одобрял ее рачительность, называл ее гешикт[101]. Он гордился, что у него бережливая жена.

Поэтому дети Баби всегда были хорошо одеты, и никто не знал, в чем ее секрет. Всем было известно, что Зейде состоятельный человек — неужели кому-нибудь пришло бы в голову, что те отделанные кружевом платья с изысканными деталями купили совсем не в Saks на Пятой авеню?

Бабушка выглядит невероятно элегантно и женственно на тех фотографиях, где она запечатлена еще молодой матерью. У нее изящные туфли с тонкими ремешками и на небольшом каблучке, а из-под красивой длинной юбки видны стройные икры. Ее талия на месте — даже после рождения троих детей. Она продолжала блюсти фигуру и после того, как родила одиннадцатого. Удивительно, как ей это удалось, притом что дети появлялись на свет один за другим. Даже сейчас у Баби безупречный шестой размер[102].

Впрочем, спустя столько времени она устала бороться за что бы то ни было. Она сдалась и больше не изводит Зейде просьбами купить новые вещи. И больше не пользуется швейной машинкой. Хотела бы я, чтобы она хоть раз достала ее из деревянного корпуса и сшила что-нибудь для меня, но попросить об этом было бы наглостью. Если мне повезет, одна из теток захватит для меня какое-нибудь платье во время одного из многочисленных набегов на дисконт Daffy’s и оставит его у Баби, словно запоздало о нем вспомнив.

Весеннее волшебство творится даже здесь, на мрачных улицах Вильямсбурга. Деревья взрываются цветом, заполняя все свободное пространство пышными, тяжелыми ветвями. Мощные древесные конечности настойчиво тычутся в грудные клетки «браунстоунов»; их ароматы льются в окна, распахнутые ветерку навстречу. До тех пор пока не установится удушающая летняя жара, мой район замирает в точке совершенства, превращается в фантазию, наполненную витающими в воздухе розовыми и белыми лепестками, которые дождем проливаются на залитый солнцем тротуар.

В мае Зейде присоединяется к мужчинам, которые идут на антисионистскую демонстрацию на Манхэттене. Ежегодно в день независимости Израиля сатмарские хасиды выбираются из своих общин, чтобы продемонстрировать свое неприятие Государству Израиль. Вопреки расхожему поверью о том, что евреи поддерживают Израиль, Сатмарский Ребе провозгласил, что мы должны взять на себя борьбу за разрушение Израиля, даже если ради этого нам придется пожертвовать собой. Сионизм — это крамола, какой не знала наша история, сказал ребе. До чего возмутительна идея, что мы сами можем вернуться из изгнания! Правоверные евреи ждут Мессию — они не берутся за ружья и мечи и не решают вопросы вместо него.