Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [97]

Поняв, что от Зинаиды Николаевны не отделаешься, Борис начал раздеваться. Когда он, сняв снаряжение и гимнастерку, стал стягивать нижнюю рубашку Прокофьева, довольно ехидно, как ему показалось, заметила:

– Ну, ваш Игнатьич научился белье-то стирать лучше любой прачки, такого белья из обменного фонда не получишь.

Борис понял, что намек сделан не зря, и невольно покраснел.

Хорошо, что как раз в этот момент стягиваемая рубашка закрывала ему голову, и его смущения Зинаида Николаевна не видела. Леночка, еще до того, как Борис стал раздеваться, вышла из домика.

– Чтобы не смущать командира батальона, – сказала она.

Прокофьева внимательно выслушала и проперкутировала грудную клетку Бориса, затем измерила ему кровяное давление и после этого обследования помрачнела. Пока «пациент» одевался, она что-то записала на бумажке, а затем серьезно сказала:

– Борис Яковлевич, вы взрослый человек, сами врач, и поэтому скажу вам откровенно. Дело обстоит хуже, чем я думала. Вы мне не нравитесь. Не говоря о том, что у вас аритмия и систолический шум в сердце, указывающий на миокардит или миокардиодистрофию, что само по себе ничего хорошего не представляет, у вас сейчас давление 200 на 110. Вам надо немедленно лечь и принимать лекарства, которые я пришлю. Кроме того, сейчас я пришлю свою Клаву, она вам сделает внутримышечную инъекцию магнезии. Придется поколоться несколько дней и пролежать не менее недели. Иначе дело обернется плохо, и придётся вам отправиться вслед за Львом Давыдычем и Кузьминым. А это для нашего медсанбата будет совсем нехорошо, да и вам, наверно, не понравится. Давайте-ка лучше полечимся здесь. Конечно, на время лечения придётся оставить курение. О том, как вас следует сейчас кормить, я расскажу Игнатьичу. Наверно, ваш домик готов. Идите и немедленно ложитесь, и не вставайте, пока я не разрешу. Клаву я сейчас пришлю, лекарство из аптеки тоже пришлю, а сама зайду вечерком.

Рассказав о болезни комбата Игнатьичу и уложив больного, Зинаида Николаевна направилась к Сковороде, чтобы сообщить ему о болезни комбата и о том, что теперь временно бразды правления в медсанбате ему волей или неволей придётся принять на себя. Нет ни командира, ни комиссара.

Упоминание Прокофьевой об аритмии и миокардиодистрофии Бориса не удивило, об этом он догадывался давно. Ведь этим заболеванием он начал страдать еще с 1926 года, после перенесенного брюшного тифа. Аритмия у него возникала почти всегда, когда приходилось переносить тяжелое физическое или психическое напряжение. Правда, эта аритмия быстро и проходила, но вот данные о повышении кровяного давления его обеспокоили. Этого, при всех обследованиях, даже прошлогодних в госпитале (когда у него был выявлен туберкулезный очаг) не находили, давление у него было нормальное. Кстати, Зинаида Николаевна сказала, что насколько она может судить, как будто в легких все в порядке, хотя, конечно, следовало бы сделать рентгеноскопию.

Так или иначе, Борис понял, что если не длительное лечение, то, во всяком случае, недельное пребывание в постели ему необходимо.

Домик комбата стараниями бригады плотников и Игнатьича был так аккуратно собран и оборудован в течение трех часов, что производил впечатление стоявшего на этом новом месте уже не один месяц.

Алешкин этого не заметил. Шатаясь, как пьяный, он думал только об одном – лечь, как можно скорее лечь!

Когда он, сопровождаемый Игнатьичем и Джеком, вошел в домик, быстро разделся и улегся в постель, он сразу же почувствовал облегчение.

Голова перестала кружиться, все, что он видел вокруг, перестало покрываться мутной, противной сеткой и он бы, вероятно, немедленно заснул. Но пришла Клава. Это была медсестра госпитального взвода, та самая могучая Клава, обладавшая ростом, вероятно, более метра и восьмидесяти сантиметров и соответствующим телосложением. Та Клава, которая, как младенца, поднимала и держала на руках любого, даже достаточно крупного раненого, пока санитары по ее указке заменяли испачканное белье или просто поправляли постель. Это была та Клава, которая иссушила сердца чуть ли не всех выздоравливающих, находившихся в медсанбате, и сама встречавшаяся и пылавшая самым нежным чувством к одному из самых невзрачных санитаров эвакотделения, к тому же имевшим рост около полутора метров.

Завидя Клаву со шприцем в руке, Борис стал закатывать рукав рубахи, та засмеялась.

– Нет, товарищ комбат, рука мне не нужна! Поворачивайтесь-ка другим фасадом, я туда должна буду сделать укол.

Делать нечего, пришлось Борису повернуться набок и, спустив трусы, предоставить для болезненного укола то место, которое не очень-то часто называется в литературе, но которое играет в жизни людей довольно значительную роль, и не только в качестве места для уколов.

Хотя Алешкин и вздрогнул при уколе, но перенес его достаточно стойко. Клава его похвалила и сказала:

– Вы молодец, товарищ комбат. Вот комиссар, так тот всегда стонал при уколе. Хотя они были не такими болезненными, как этот. Сама-то я не пробовала, но говорят, что инъекция магнезии очень болезненна. Я сегодня часов в 7 вечера еще раз приду.