Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - [99]

С 20 ноября 1941 года произошло новое официальное снижение норм. С этого дня личный состав медсанбата должен был получать в день на человека 300 грамм хлеба (150 грамм сухарей, 50 грамм мяса и примерно столько же крупы). Но если принять во внимание, что овощей не выдавалось, что очень часто не выдавалось и мясо, а сухари, выдававшиеся вместо хлеба, делались не из настоящего хлеба, а из суррогатного, то станет понятно, как тяжело пришлось всем. Все чаще и чаще среди санитаров пожилого возраста, медсестер и врачей появлялись случаи дистрофии, валившие их с ног. Короткое пребывание в терапевтической палатке, где больным дистрофией к общему пайку ежедневно добавлялось по 25 грамм сгущенного молока, немного восстанавливало их силы, но через несколько дней работы наступал рецидив. Состояние этих людей становилось еще более тяжелым, и их приходилось отправлять в Ленинград в госпиталь, в надежде на эвакуацию на Большую землю. Так уже почти официально стали называть ту часть страны, которая находилась по другую сторону блокадного кольца.

Но этой счастливой Большой земли достигали немногие из эвакуированных, сообщение с ней было возможно пока только по воздуху, который полностью контролировался вражескими истребителями, и далеко не всем транспортным и санитарным самолетам удавалось благополучно перелететь линию фронта.

Несмотря на такое, можно сказать, отчаянное положение, не было среди медсанбатовцев, пожалуй, ни одного человека, кто не относился бы к своей работе со всей добросовестностью и не отдавал бы ей все свои силы. Правда, каждый почти все время думал о еде и прилагал все способности и умение, чтобы как-то увеличить свой скудный дневной паек. Одним из способов этого была поездка на передовую за ранеными. Там давали более высокий паек, и сердобольные старшины полевых медпунктов обязательно кормили приезжих гостей. Поездки эти были сопряжены с серьезными опасностями: дороги к полкам немцами были пристреляны и подвергались регулярному методическому артиллерийскому и миномётному обстрелу.

Случаи прямого попадания в автомашину были редки, но осколки мин и снарядов, разрывавшихся вблизи от машины, очень часто ранили, убивали и водителей, и санитаров, и медсестер, и перевозимых раненых. И все-таки, несмотря на это, вечерами при распределении нарядов на следующие сутки старшине Ерофееву приходилось очень трудно: желающих попасть на эвакуацию к передовой было всегда гораздо больше, чем требовалось.

Кстати, следует сказать, что с начала ноября, в связи со значительной убылью личного состава батальона, большая часть его – санитары, дружинницы и медсестры на все работы назначалась по специальной разнарядке, составляемой начальником штаба Скуратовым и старшиной. Не коснулось это только людей операционно-перевязочного взвода и врачей, которые продолжали выполнять свою работу в соответствии с занимаемыми ими должностями, заменяя заболевших или раненых товарищей в своем подразделении.

А среди врачебного состава убыль была тоже довольно значительна. Кроме тех, которые временно сваливались, а затем вступали в строй снова, были уже и такие, которые выбывали из батальона навсегда.

Мы уже говорили о бывшем начсандиве Исаченко, о комбате Васильеве, враче Семеновой. Перед ноябрьскими праздниками при возвращении с передовой был тяжело ранен начальник эвакоотделения врач Долин. Немного позднее артиллерийский снаряд угодил в палату аптеки. Его осколками была убита одна из помощниц Пальченко, а сам он тяжело ранен и эвакуирован в госпиталь. Хорошо еще, что вторая палатка аптеки (склад) стояла в стороне, и пострадала только небольшая часть медикаментов и перевязочного материала. Ведь палатка взрывной волной была разорвана в клочья, а аптечная аппаратура раскидана на большом расстоянии.

Между прочим, в последнее время артобстрелы района медсанбата участились. И снаряды все чаще и чаще рвались в его расположении. Пока, правда, кроме аптеки, пострадал только автовзвод.

Во время этого артиллерийского налета большая часть снарядов упала в стороне от батальона, и лишь несколько разорвались в местах стоянки автомашин, осколком был убит командир взвода Сапунов.

От истощения и голода из врачей пока не умер никто, но хуже всех чувствовала себя врач Криворучко. Уже более двух недель она совсем не вставала с постели. Жизнь в ее худеньком, почерневшем теле еле теплилась, но она продолжала категорически отказываться от госпитализации в госпитальную палатку и предпочитала лежать на своем топчане, сооруженном из носилок в палатке общежития женщин-врачей.

Ее зачислили на госпитальное питание, дополнительные продукты приносились ей на дом. Но, видимо, процесс истощения зашел так далеко, что улучшения не наступало. Временами она теряла сознание и находилась в беспамятстве по нескольку часов.

Решили эвакуировать ее в Ленинград.

Все понимали, что это надо сделать в один из периодов ее беспамятства, в остальное время добиться от нее согласия на эвакуацию было невозможно. На все предложения она отрицательно качала головой, говорить ей было трудно. И вот в один из дней, кажется 28 ноября, врач Криворучко, находившаяся во сне или в беспамятном состоянии, была закутана в несколько одеял, переложена на носилки и погружена в санитарную машину. Врачи и медсестры, собиравшие вещи больной, к своему глубочайшему удивлению, обнаружили, что вещевой мешок больной, стоявший под ее топчаном, был почти доверху набит сухарями, под подушкой нашли около 1 килограмма сахара и две фляжки, заполненные сгущенным молоком. Видел эти продукты и Борис, и если женщины, собиравшие Криворучко, были поражены этим изобилием, то он удивился поведению этих женщин. Ни одна из них даже на секунду не подумала о том, чтобы воспользоваться хоть чем-нибудь из этих запасов. Наоборот, все было собрано до мельчайшей крошки, упаковано и вместе с вещами Криворучко отправлено в Ленинград.