Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - [94]

А тут еще и эвакуация совсем прекратилась, что будем дальше делать, прямо ума не приложу. Хоть бы скорей прояснилось, что ли! Так самолетами хоть сколько-нибудь вывезем. Не все самолеты до Большой земли долетают, а все же кто-то да будет спасен.

После обеда Алешкин оделся и вышел на улицу. Часовые при входе теперь уже были ему знакомы. Они приветствовали его, и так как начинало темнеть, то посоветовали далеко от госпиталя не отходить. Он все-таки решил побродить часа два по улице с тем, чтобы осмотреть хоть немного город. Картина полуживого города поразила его. Улицы были занесены снегом, лишь на тротуарах протоптаны узкие тропки, людей он не встретил, уличного света не было. Впечатление от этой картины было настолько гнетущим, что Борису нестерпимо захотелось как можно скорее вернуться в свой медсанбат, где жизнь бурлила в постоянной работе, где не успевал думать о том огромном несчастье, которое обрушилось на страну. Ведь если Ленинград так выглядит, то как выглядят те города, которые захвачены фашистами, наверно, еще хуже. Как же там люди живут? Неужели мы так и не найдем в себе сил, чтобы оказать должный отпор врагу? О чем же мы раньше думали? – Размышлял он, подходя к воротам госпиталя.

После вечернего посещения профессора Борис узнал, что у него, действительно, имеется туберкулезный очаг в подключичной области правого легкого, и что ему, конечно, нужно лечение.

– Хотя эта форма туберкулеза и не представляет опасности для окружающих, но, – сказал профессор, – вы, коллега, понимаете, что в условиях Ленинграда необходимое лечение обеспечить невозможно. Эвакуировать вас тоже нельзя. Вы знаете, что более тяжелых больных и раненых мы не можем эвакуировать. Пожалуй, самое лучшее место сейчас это то, которое вы занимаете. Постоянно свежий воздух и питание лучше, чем в городе. Берегитесь простуды и, если сумеете что-либо достать из продуктов, питайтесь получше.

Алешкин выслушал профессора без особого волнения, а полученное им письменное заключение для НОД и врачей медсанбата он запрятал как можно дальше, решив его никому не показывать.

Выйдя от профессора, Борис, наконец, решился расспросить Розалию Самойловну о Тае. До этого он не говорил о ней, потому что при каждом упоминании об эвакуации Таи из Ленинграда Крумм так странно поглядывала на него, что ему становилось неловко. Да и неудобно было затевать этот разговор в присутствии медсестер.

Он разыскал комнату Крумм. Она, к счастью, была одна, сестры ушли на дежурство, а ей предстояло заступать не ранее чем через час.

На первый же вопрос о Тае, Розалия Самойловна многозначительно ответила:

– Да вы, Борис Яковлевич, не волнуйтесь, все нормально будет, она женщина здоровая, молодая, а теперь еще и в лучших условиях, чем здесь, жить будет, так что все будет благополучно.

Бориса изумила эта фраза. Он несколько секунд помолчал, а затем неуверенно спросил:

– Да что будет благополучно-то? Она какой-нибудь серьезной болезнью заболела?

Крумм рассмеялась:

– Ну, все мужчины в этих вопросах как мальчики! Никакой болезнью она, к счастью, не болеет, у нее то, что у всех почти женщин бывает. Неужели вы ничего не знали?

– Нет, Розалия Самойловна, честно слово, ничего не знаю.

– Да как же так? Живете с женщиной и не знаете, что с женщиной бывает после этого? Дети бывают! Неужели вы ничего не понимаете? Беременна Тая, беременна, и уже с немалым сроком. Поэтому ее эвакуировали. У нас после ранения лечились какие-то важные командиры. Их самолетом решили отправить для долечивания в Москву. Им был нужен сопровождающий врач, а поскольку Тае переносить беременность в условиях Ленинграда стало трудно, наш начальник, человек очень добрый, назначил сопровождающей ее. По радио уже получено известие, что самолет этот благополучно прибыл в Москву.

Так что Таечка сейчас или в Москве, или, может быть, уже дома, так что готовьтесь, месяца через три-четыре вы снова папашей станете, теперь уже в четвертый раз.

Борис растерянно молчал. Крумм приписала его смущение и растерянность неожиданностью полученного известия и поэтому не удивилась. Она удивлялась только тому, почему Тая не сказала о своей беременности Борису.

Она поняла, что Борису хочется побыть одному, и заявила:

– Ой, заболталась я тут с вами, мне на дежурство в оперблок пора. Отдохните тут на моей койке, ведь ночью за вами заедут, опять спать не придется. Не прощаюсь, наверно, еще увидимся. – И она вышла из комнаты.

Борис закурил, прилег на указанную кровать и задумался.

«В какое ж положение я попал? – думал он, – ведь у меня есть жена, которую я люблю и ни на кого не променяю. С Таей мне было хорошо. Невольная резкая перемена обстановки, невероятно тяжелые условия жизни и работы, видно, требовали какой-то взаимной поддержки. Пожалуй, естественно, что такой поддержкой оказалась Тая, ведь как-никак она была единственным человеком, знакомым ему. Вероятно, она испытывала то же, да она так и говорила. Наверно, естественно и то, что их дружба быстро перешла в близость, война все ускоряет. Но вот то, что у Таи от него будет ребенок, это неожиданно. И даже немного страшно. Ведь он не может, да и не хочет оставить своих трех дочурок. Но и этот новый ребенок, еще не появившийся на свет, тоже должен иметь отца. Как быть? Да ведь и Тая замужняя. Каково будет ее положение? Да, Борис, в хорошенькую историю ты влип… На самом деле, ты что, не понимал, что могут быть дети? Ведь прекрасно понимал… На что надеялся? На авось? Вот теперь и расхлебывай кашу! Но почему я-то ничего не заметил, и она молчала… Странно все это…Что же, – наконец решил Борис, – родит, сообщит мне, буду ей помогать, выделю ей рублей сто или двести, а дальше посмотрим». Так ничего окончательно и не придумав, Борис как-то неожиданно заснул.