Необычные люди и авантюристы разных стран - [41]

В особенности, – пишет он, – откажитесь от Вашей идеи осадной войны: Вы никогда не сможете ни осуществить ее, ни обучить ей Вашу армию. Сообразуйте Вашу тактику с духом Вашего народа. Готовьте огромную резервную армию, которую будет поджидать противника и одолеет его в последний момент; и пусть остальные Ваши войска, разделенные на небольшие отряды, ведут против Наполеона продовольственную войну, пусть они приложат все силы, чтобы ослабить, изнурить голодом захватчика! Ибо лишь у себя Вы сможете себя защитить, и сама жизнь людей будет смыслом борьбы. Не делайте ни шагу, не обеспечив себя надежными тылами! Если Наполеон пойдет на Вас войной, он будет решителен и безжалостен, поскольку захочет восстановить свою репутацию из-за испанской войны, нанесший смертельный удар его военному престижу.

Эта записка датирована 15 октября 1810 года. В ней Паррот предлагает императору еще целый ряд мер. В частности, он советует сделать регентшей императрицу на время, пока он сам будет вдали от Санкт-Петербурга. Не довольно ли приведенных отрывков, чтобы понять, насколько серьезным было влияние профессора из Дорпата на Александра и насколько этот безвестный провинциальный профессор обладал гениальным политическим чутьем?

Полтора года спустя, в последних числах 1811 года, Александр вновь призвал друга и пожелал выслушать его советы. Незадолго перед этим он изгнал своего министра, знаменитого Сперанского173, который имел неосторожность унести к себе домой некоторые официальные документы, и был обвинен своими врагами в сношениях с Наполеоном. Легковерный Александр, не довольствуясь только ссылкой своего министра, хотел приговорить его к смерти. Однако, он не мог на это решиться, не посоветовавшись с Парротом.

Ответом Паррота, как и следовало ожидать, стал настойчивый призыв к милосердию. «Все, что я узнал от Вас о Сперанском, – писал он царю, – позволяет мне увидеть его в самый черный день его жизни. Но, откровенно говоря, в том ли Вы состоянии, в коем необходимо быть, чтобы отделить правду от клеветы в тех обвинениях, о которых Вы мне рассказали? Не забывайте, Сперанского ненавидят главным образом из-за Вас, из-за Вашего большого расположения к нему! Никто в империи не должен быть выше министров, кроме Вас, императора. И не думайте, будто я хочу защитить Сперанского: напротив, я знаю, что он всегда ревновал ко мне, и то, что Вы некогда сообщили мне о его характере, лишило меня малейшего желания сблизиться с ним. Лишь Вы один можете судить его – и в этот момент Вы не имеете достаточно времени и хладнокровия, дабы судить по справедливости. Довольствуйтесь же удалением его из Петербурга и лишением его возможности переписки с неприятелем! Он всегда сможет предстать перед судом, война закончена.»

Мы видим, что Паррот зашел достаточно далеко в разговорах с Александром. Может, его вывели из себя слабость, колебания и неспособность императора воплотить в жизнь мечты, переполнявшие его душу. Во второй части письма почти суровым тоном Паррот призывает его по-настоящему взять дела империи в свои руки, стряхнуть с себя оцепенение и показать свою власть.

Конечно же, у Александра не было ни привычки, ни склонности к таким жестким наставлениям. Он любил, когда им руководили, но с нежностью и заботой. Дружба Паррота, несмотря на ее искренность, бескорыстие и ценность, начинала тяготить его. Император помиловал Сперанского, ответил Парроту небольшой запиской на французском, «что с волнением прочитал его письмо», но с тех пор перестал советоваться по вопросам политики с профессором из Дорпата. И больше никогда, до самой смерти, не виделся с ним.

VI. По следам Наполеона. Странствия английского пастора

174

Сохранилась история о некоем английском «поклоннике», в течение долгих лет следовавшем за укротителем по всей Европе в надежде увидеть, как сей укротитель будет разорван на куски своими животными. Не знаю уж почему, воспоминания об этой истории приходили мне на ум, когда я читал интересную подборку писем, адресованных родственникам и друзьям в Англию в 1814 и в 1816 годах – после первого отречения Наполеона и после Ватерлоо – молодым англиканским пастором, Эдвардом Стенли, будущим епископом Нориджским и будущим отцом знаменитого декана Стенли175, одного из самых красноречивых религиозных ораторов XIX века. Нет, Эдуарду Стенли не посчастливилось следовать в последних «гастролях» за знаменитым корсиканским укротителем, коего он так жаждал увидеть разорванным на куски, вовсе нет, но зато ему за неимением сего счастья удалось дважды – сразу же, как он узнал о падении Наполеона – получить свирепое удовольствие, посетив все места, ставшие театром наибольшего сопротивления этому действующему лицу, и испытанные им чувства, как мне кажется, очень схожи с чувствами его легендарного соотечественника, посвятившего жизнь ожиданию конца легендарного укротителя. Чтение писем обнаружило также, что он был далеко не единственным англичанином, которому на следующий же день после завершения «французской кампании» и после Ватерлоо пришла мысль об этом несколько мрачном паломничестве, ибо на каждом шагу молодой пастор встречает группы англичан, кочующих, как и он, из деревни в деревню и выспрашивающих крестьян и хозяев гостиниц обо всех подробностях, связанных с напрасными усилиями, с неудачами и унижениями экс-императора.