Необычные люди и авантюристы разных стран - [36]

До сих пор победа была на его стороне. Председатель казался очень смущенным, и его смущение еще более возросло, когда Барбару159 и многие другие депутаты подбежали к нему и стали что-то нашептывать ему на ухо. Тогда-то Манюэль160 вышел на середину и смущаясь, воскликнул: «Гражданин председатель, народные представители постановили, что никто не должен говорить, пока Король – я хочу сказать, Луи Капет – находится среди нас. Я предлагаю вывести сейчас Луи ненадолго из зала заседаний, чтобы каждый член мог выразить свое мнение!»

Никакое перо не сможет описать потерянную и жалкую физиономию Манюэля, когда он заметил, как слово «король» сорвалось с его губ. Услышав это слово, Лежандр – я видел – поднялся с бешеным лицом, готовый зарычать. Пытаясь успокоиться, он дал по уху своему соседу Бурдону из Уазы161, дабы призвать того к порядку, Бурдон немедленно ответил ударом кулака, и несколько депутатов вынуждены были разнимать их. В самом разгаре заварухи Барер позвонил в колокольчик и попросил Короля удалиться.

Сей Барер был законченным лицемером и не переставая выказывал своему бывшему хозяину самую большую почтительность; он выговаривал все пункты обвинения смиренным голосом, словно бы извинялся за печальную обязанность, которую его заставили выполнять. Большинство же членов, наоборот, не снимали шляп и вели себя нарочито развязно. Однако герцог Орлеанский, сидевший как раз напротив поверженного родственника, был с непокрытой головой и никак не проявлял своих чувств.

Не угодно ли после этого бурного заседания поприсутствовать на одном из заседаний парламента, состоявшемся в Париже девятью годами позже, в 1802 году? Йорк вводит нас в небольшой зал в Пале-Рояле, уставленный скамьями, покрытыми синим сукном. После получасового ожидания, во время которого занавес иногда приподнимается, словно в театре, мы слышим барабанный бой и замечаем две шеренги солдат, взявших на караул. Затем торжественно входят законодатели, на некоторых городская одежда, порой потертая и грязная, зато другие облачены в причудливую форму: серое платье, пунцовый жилет, красные сапоги, круглая шляпа, украшенная голубым пером, красный пояс и в руке внушительная трость. Председатель одет в синюю шинель, обшитую серебром, через белый шелковый жилет перекинут трехцветный шарф с серебряной бахромой, шляпу украшают три трехцветных пера. Среди прочих настоящих и будущих знаменитостей там находятся элегантный Люсьен Бонапарт162 и Карно, весь в черном, но также очень элегантный. К сожалению, он сидит с угрюмым лицом и в течение всего заседания не отрывает глаз от брошюры, которую читает. «Поднявшись на трибуну, председатель звонит в колокольчик, снимает шляпу и объявляет заседание открытым. Тогда внезапно шесть судебных исполнителей начинают производить шум, сравнимый с шумом, производимым стадом гусей: это означает, что все должны замолчать. На самом же деле, повестка дня не была оглашена, и нет никаких дебатов. Председатель зачитывает текст закона, после чего каждый из членов вызывается на трибуну и бросает в урну шар, представляющий его голос. Эта монотонная процедура продолжается более трех часов – непрерывное молчаливое шествие в неизменном порядке. Наконец, председатель снова звонит в колокольчик и объявляет заседание закрытым.»

И именно в этот час Франция обрела господина163, который сам желал взять на себя законодательный труд и обеспечить счастье – как он понимал его – Республики. Можно догадаться, что одной из первых забот Йорка по прибытии в Париж изыскать возможность поближе рассмотреть «знаменитого корсиканца». Вскоре он его действительно увидел, и при обстоятельствах незабываемых: на Пасху ему посчастливилось присутствовать при отбытии консула в Нотр-Дам и на мессе, отслуженной с большой пышностью в соборе, еще недавно запрещенном для отправления служб.

Когда все экипажи свиты – для которых Бонапарт потребовал четверную упряжку лошадей – выстроились перед Тюильри согласно занимаемому положению, и когда пешие и конные заняли свое место, выстрелила пушка, словно давая сигнал, и я увидел, как какой-то коротышка вскочил с необычайной ловкостью на белую лошадь, покрытую великолепной попоной, и крупной рысью поехал между рядами в сопровождении многочисленной свиты, состоявшей из генералов и офицеров. Я поинтересовался, кто это, и получил ответ, что лошадь зовут Маренго, а всадник на ней – Наполеон Бонапарт, Первый консул.

Затем мы ничего не слышали, кроме труб и барабанов, но открывшееся нам зрелище, было величественно. Когда проезжал Наполеон, офицеры отдавали честь, а солдаты брали на караул. Он же, гордо сидя в седле, никого не приветствовал.

Одет он был просто, но очень опрятно. Он носил форму консульской гвардии: голубое платье с белыми обшлагами, золотые эполеты, белые кюлоты и жилет, на голове – маленькая шляпа с трехцветной кокардой.

Что до его лица, то ни один из виденных мною рисованных или гравированных портретов не смог передать сходства. Цвет лица – темно-желтый, лицо – овальное, с удлиненным подбородком, глаза – темно-голубые, причем настолько темные, что на расстоянии кажутся черными, они живые и пронизывающие, удлиненной формы и глубоко посаженные. Волосы коротко пострижены, без малейшего следа пудры. К этому следует добавить кроткую и очаровательную улыбку, которая быстро прячется, – и остается выражение важности. Консул великолепно сидел в седле – может, с излишней неподвижностью унтер-офицера, знатока выездки. Наконец, черты его лица обнаруживают натуру сильную, – и, приняв все во внимание, я не колеблясь, признаю, что это самое замечательное лицо из всех, виденных мною когда-либо.