Необъявленная война - [5]
- Представляешь себе, ночью в этом дворце мы остаемся вдвоем. Она через губу желает мне доброго сна, отправляется в свою спальню и запирается на ключ...
В его лихой голове такое не умещалось, его душа и плоть не мирились с таким оборотом. Я пробовал вселить в него уверенность:
- Нет таких крепостей...
- Брось ты, товарищ Сталин не о бабах высказывался,— резонно возражал Костя.
Нас с Костей связывали отношения, которые трудно, вероятно, понять сегодня.
Годом раньше, в дни Курской битвы, ранения свели нас, нескольких молодых офицеров, в одной медсанбатской палатке.
Началось наступление, медсанбат находился в движении, поток раненых не оскудевал, врачи валились с ног. Не всегда хватало бинтов, сломался аппарат для переливания крови, не было того, другого. Разумнее было бы нам согласиться на эвакуацию в полевой госпиталь. Но мысль оставить свою дивизию, расстаться представлялась дикой. Мы по-братски ухаживали друг за другом, помогали один другому передвигаться. Более крепкие кормили с ложечки того, кто послабее.
Мучили раны, у меня не могли извлечь осколок из локтевого сустава, повязки задубели от крови. От крови влажнело сено, на котором мы валялись в обмундировании, с пистолетом под полевой сумкой, заменявшей подушку. Но в палатке случались минуты — стоны сменялись хохотом. Старший лейтенант Костя Сидоренко, тогда еще замкомбата, читал по-украински единственную книгу, чудом попавшую в нашу палатку,— «Хіба ревуть воли, як ясла повні» Панаса Мирного. Он сыпал украинскими шутками-прибаутками, недурно пел...
Когда большинство ребят из нашей компании выписалось, я, посоветовавшись с Валей Оселковым (батальонным фельдшером), надумал покинуть медсанбатский кров.
- Я тебя сам доведу до кондиции, — заверил Оселков. — У меня в энзэ немецкий стрептоцид.
Он выполнил обещание — залечил мою мучительно долго не заживавшую рану. Последний раз мы с ним мельком виделись третьего августа на пути от Львова к Сану. Четвертого он погиб...
Когда Костю Сидоренко назначили командиром батальона — это произошло, коль память не изменяет, весной сорок четвертого, — он собрал нашу уже начавшую редеть медсанбатскую компанию. Устроили выпивон, пели песни.
В большом западноукраинском селе мы с Костей оказались почти соседями, иной раз встречались дважды на дню. Его батальон получил пополнение, забот ему хватало. Но каждый раз он сокрушался:
- Я и так и эдак, ординарец каждое утро букет доставляет, а она — хоть бы хны. Молодая же, налитая, как персик.
Наконец он подбежал ко мне сияющий, благоухая немецким одеколоном.
- Товарищ Сталин был прав и в этом вопросе. Нет таких крепостей... Значит, слушай: завтра мы тебя приглашаем на ужин. Учти — я ее предупредил, что ты профессорский сын, имеешь высшее образование, философ.
- Побойся Бога, какой я к шутам профессорский сын, откуда у меня, студента-недоучки, высшее образование?
- Если б я ей по всем линиям шарики не вкручивал, она бы продолжала на ночь запираться в своей спальне... Нет таких крепостей. И нет такой девки, которую нельзя охмурить... Но учти — она совсем не дурочка. Может, поумнее нас с тобой. У нее разные идеи по религиозной части и насчет политики, экономики тоже. Классовое мировоззрение, правда, отрицает, говорит: забава для дураков и бездельников. Представляешь себе? Очень самостоятельная.
Назавтра вечером, пришив свежий подворотничок, надраив хромовые сапоги, взятые взаймы у Дмитрия Павловича, я отправился в гости.
Помещичьи усадьбы мне были известны по произведениям классиков, по предвоенным «Трем сестрам» в Художественном театре с Хмелевым, Тарасовой, Степановой.
Однако дом, куда я был зван, отличался от русской усадьбы прошлого века или начала нынешнего. Он был обставлен непривычной для нас мебелью: изящные торшеры, низкие кресла, вмонтированные в стену книжные полки, пуфы, обтянутые цветной кожей, коричневое пианино, тяжелые занавеси на окнах. Мебели и картин в каждой комнате было немного, и потому возникало ощущение простора.
Как-то я выглядел в своей линялой, латаной гимнастерке среди такого великолепия?
Костя заметил мое смущение и постарался помочь, рассказал Марии, как мы вместе «загорали» раненные, соврал, уверяя, будто он залатал мою гимнастерку. (На самом деле, заплату поставила медсестра Шура Коровкина, когда меня, голого по пояс, в очередной раз повели в операционную.)
Я начинал догадываться, что Костины фронтовые воспоминания — не последнее средство покорения Марии. На женщин такие воспоминания чаще всего действуют безотказно.
Ужин хозяйка сервировала в столовой. Посередине уставленного дорогой посудой стола в длину выстроились свечи, заключенные в специальные стеклянные сосуды. Дрожащее пламя отражалось на лепном потолке, не нарушая полумрака, скрадывавшего углы зала.
- Как будем с паном разговаривать? Пан не умеет ни по-украински, ни по-польски. Может быть, по-немецки немного? По-французски?
Я сокрушенно качал головой.
- Тогда пану придется терпеть мой не вполне совершенный русский язык. Читаю я почти свободно. Но разговаривать почти не приходилось.
- Теперь у вас появится эта возможность, — попытался я поддержать светский тон. Попытка была не из удачных.
«…В нем мирно уживались яркая, брызжущая, всесторонняя талантливость с поразительной, удивляющей некультурностью. Когда я говорю талантливость, я подразумеваю не какие-то определенные способности в какой-то определенной области — я говорю о другом таланте, о таланте жить. Есть и такой, и именно им обладал Джулиано».
«Очевидно, это была очень забавная сцена: сидят двое в крохотной землянке батальонного НП, в двух шагах от немцев (в эту ночь Лёшка дежурил не на командном, как обычно, а на наблюдательном пункте), курят махорку и разговаривают о матадорах, бандерильеро, верониках и реболерах, о которых один ничего не знал, а другой хотя тоже немногим больше знал, но кое-что читал…».
Роман армянского писателя Рачия Кочара «Дети большого дома» посвящен подвигу советских людей в годы Великой Отечественной войны. «Дети большого дома» — это книга о судьбах многих и многих людей, оказавшихся на дорогах войны. В непрерывном потоке военных событий писатель пристально всматривается в человека, его глазами видит, с его позиций оценивает пройденный страной и народом путь. Кочар, писатель-фронтовик, создал достоверные по своей художественной силе образы советских воинов — рядовых бойцов, офицеров, политработников.
База Королевских ВВС в Скэмптоне, Линкольншир, май 1943 года.Подполковник авиации Гай Гибсон и его храбрые товарищи из только что сформированной 617-й эскадрильи получают задание уничтожить важнейшую цель, используя прыгающую бомбу, изобретенную инженером Барнсом Уоллисом. Подготовка техники и летного состава идет круглосуточно, сомневающихся много, в успех верят немногие… Захватывающее, красочное повествование, основанное на исторических фактах, сплетаясь с вымыслом, вдыхает новую жизнь в летопись о подвиге летчиков и вскрывает извечный драматизм человеческих взаимоотношений.Сокращенная версия от «Ридерз Дайджест».
В сборнике «Год 1944-й. Зарницы победного салюта» рассказывается об одной из героических страниц Великой Отечественной войны — освобождении западноукраинских областей от гитлеровских захватчиков в 1944 году. Воспоминания участников боев, очерки писателей и журналистов, документы повествуют о ратной доблести бойцов, командиров, политработников войск 1, 2, 4-го Украинских и 1-го Белорусского фронтов в наступательных операциях, в результате которых завершилось полное изгнание фашистских оккупантов из пределов советской Украины.Материалы книги повествуют о неразрывном единстве армии и народа, нерушимой братской дружбе воинов разных национальностей, их беззаветной преданности советской родине.