Необъявленная война - [6]

- О, да.

Произнесено было «О, да» с непередаваемой интонацией. Перспек­тива общения на русском языке у нее не вызывала энтузиазма.

- Если верить Чехову и Толстому, в России необыкновенная интел­лигенция. Но ни в тридцать девятом году, когда сюда заявилась Червон­ная Армия, ни сегодня мне не посчастливилось с ней встретиться. Мой Ко­стя (она так и сказала: «Мой Костя») из той, кажется, среды, которую в России называют разночинцами.

Из нас троих лишь эта молодая красавица держалась совершенно сво­бодно — хозяйка в своем доме. Костя, которому надлежало выглядеть по­бедителем, тушевался. Бойкость вернулась к нему после нескольких рю­мок. Но бойкость умеренная, приглушенная восхищением Марией, боль­ше не запиравшей свою спальню.

Мария не уверяла, будто ее близкие угнаны в Германию («Когда лю­ди не хотят, их не угоняют. Немцам сейчас не до того».) Ее родители и два брата, старший с женой и детьми, в лесу.

- Почему она осталась?

Мария пожала плечами. Разрумянившаяся от коньяка, объяснила: нельзя бросать все нажитое тяжким трудом многих людей за долгие годы. Нельзя отдавать чужим свою землю, свое добро.

На нее оставлен не только дом, но и хозяйство — корова, живность. Наведываются соседи, помогают. У них принято помогать друг другу. И тем, кто победнее, и тем, кто побогаче. Такова традиция, обычай. Бла­годаря этому устанавливается общность людей. Особенно ценная в час опасности.

Она принесла гитару, Костя запел. (Одну посуду заменила другая.) На столе появилась пузатая бутылка с розовым содержимым. Ликер.

Обращаясь ко мне, Мария спросила: правда ли, что в Москве в одной квартире живут по две-три семьи? Как это возможно? Разве семейная жизнь совместима с публичностью?

Я умолчал о том, что в нашей московской квартире на Новослобод­ской улице живет пять семей и это не предел.

- Вопрос, вероятно, — пытался я объяснить, — тоже в традиции, в бытовой культуре.

- Простите,— мягко перебила она,— это вопрос уважения к челове­ку, к женщине. От Кости я услышала слово «общежитие». Это, простите меня, варварство, гибель для семьи. Когда нет настоящей семьи, нет и настоящего государства.

- В Польше не было общежитий, каждая семья имела отдельную квартиру. Но государство рухнуло, как карточный домик.

Мария оживилась. Польское государство было обречено, как всякое государство, где одна нация подавляет другую. Судьба старой России — тому подтверждение. Но и новая Россия не приблизилась к идеальному устройству.

Впрочем, эту тему она пока не развивала. Не из-за тактических ухищ­рений. Хотела напомнить: участь Польши была предрешена, когда Сталин и Гитлер условились о ее разделе.

Версия Марии отличалась от нашей. Красная Армия, дескать, поспе­шила на помощь единокровным братьям в Западной Украине и Западной Белоруссии (сентябрь 1939 года).

- На помощь? — переспросила Мария, обернувшись к Косте.— Вы уверены, вы были уверены, это именно та помощь, в какой нуждаются «единокровные», как пишут в советских газетах, братья? Они вас звали?

Она не таила свои взгляды.

Польша помыкала украинцами и белорусами, старалась их колонизи­ровать, в кресах всходних насаждала осадников — крепких хозяев-поляков. Коренные жители терпели постоянные унижения. Мария — лучшая ученица в своем гимназическом классе в Корце — не получила первый дип­лом. Его дали польке, учившейся слабее.

И все-таки, не будь войны, она поехала бы в Варшаву, поступила в университет, который не хуже многих западноевропейских.

- Поляки для украинцев — зло. Однако меньшее, чем немцы. Для Гит­лера все едино — поляки, украинцы, русские, белорусы. Всех равно пре­зирает. Но главная корысть Германии — продовольствие. Сало, пшеница, яйца. Ну дадим мы им, нехай обжираются, запивают баварским пивом. Они не заинтересованы в разрушении нашего хозяйства.

Мария была не так уж далека от истины. Один из вариантов немец­кого использования Украины, разработанный Розенбергом, предусматри­вал, что после войны образуется «свободное украинское государство», ко­торое в тесном союзе с рейхом обеспечит германское влияние на востоке. Пока длится война, Украина должна поставлять рейху товары и сырье.

Этот план, допускавший заигрывание с украинской интеллигенцией (новый университет в Киеве, запрещение русского языка и т. д.), не под­держала гитлеровская верхушка. Грабить село — пожалуйста, но фокусы с киевским университетом, украинскими границами по Волге — лишнее.

Не только девушка из западноукраинского села говорила о трагиче­ской дилемме. Президент Белорусской народной рады Захарка сформули­ровал ее так: «Нет у нас выбора «либо — либо». Если выиграют немцы, то уничтожат нас всех, если выиграют Советы, то уничтожат интеллигенцию и ассимилируют народ... Третьего выхода нет».

- Кто же заинтересован в разрушении вашего хозяйства? — спросил я у Марии.

- Кто? — повторила чуть захмелевшая девушка. — На правду — кто? Ваш товарищ Сталин и ваша гнусная власть советская. Растопчут душу народа и разорят до нитки. Одних натравят на других, загонят людей в колхозы, кого-то — в Сибирь.

- Что же делать? — Костя, положив на колени гитару, растерянно уставился на Марию.