Необходимей сердца - [8]
Время для нее делилось на две части — до света и после света, и сама она как бы шла по острой грани между светом и тьмою. Когда глаза уставали смотреть, она сильно зажмуривала их, после этого зрение становилось свежее, предметы за окном — резче. Дальние шорохи одиноких машин были приятны ее слуху, хоть и любила она одиночество, а надо было знать, что и вдали — люди.
Огромный ветер бился об окно, точно все свои силы скопил на то, чтобы ворваться в комнату и вытрясти тепло из всех ее углов, и матери почудилось, будто и все ее жизненные горести, понукаемые несправедливой судьбой, собрались вместе для последнего удара. Ночь была так черна, что казалось, никогда не растворит ее белый свет.
С затопляющей все вокруг радостью мать чувствовала родное Ванино дыхание, рождавшееся в ее стершейся каменной памяти. От напряжения она повела шеей. Нежность текла из ее глаз, рук — каждого измученного островка ее огрубевшего в одиночестве тела. Ей думалось, что она проспала приход сына, и стало стыдно, будто так и было на самом деле. В ней было горькое и острое наслаждение обманом себя. Она не звала сына по имени, половиной своего существа сознавая, что ответом ей будет тишина. Она бережно отошла от кровати, боясь потерять ощущение сыновьего дыхания.
Месяц уже вдоволь нагулялся по небу. Мать знобко зашевелилась и почувствовала щемящую тревогу. И сквозь хмурую ночь за окном донесся тихий стон. Он был долгим, уставшим, страшнее его Настасья Ивановна не чувствовала ничего. Ей стало жарко от этого стона. Она прислушалась — не показалось ли? Стон пронизывал дом насквозь. Неназванная сила все тянула и тянула ее прислушиваться к этому переполненному страданием стону. Она во второй раз за эту ночь встала, приблизилась к окну. Ночь смотрела на нее узкими звездами. Дом напротив стоял с закрытыми глазами окон, словно тоже внимательно прислушивался: откуда же шел этот стон? Перед домом текла дорога, и она тоже будто прислушивалась. Настасья Ивановна сидела без движения, и только слабое дыхание выдавало, что уголек жизни еще тлел в ней. Ожидание чего-то незнаемого прежде отягощало ее сердце. Она до красноты сцепила пальцы и слушала не отрываясь, сосредоточиваясь все больше и больше. Сейчас словно думала не она, а какой-то другой человек, но мысли этого другого человека безошибочно переходили в нее. И страдала будто бы не она, а тот, другой, человек. Крепкая ночь стояла за окном и в ее сердце, но и сквозь эту ночь достигал ее чей-то материнский стон, именно материнский. То одна, то другая звезда всматривалась в нее внимательно сквозь неширокие просветы ветвей, словно предупреждая о чем-то. Небо было недосягаемым для взгляда и мысли.
И вдруг сердце ее улыбнулось, устав от одиночества и ночи. Она почувствовала, как стучит в висках кровь.
И ее пронзила ледяная мысль.
Это стон самой Земли, поняла мать. Земли, уставшей носить в себе воинственное смертельное железо миновавшей войны, железа, унесшего ее сыночка, ее саму и миллионы других матерей и сыновей. Тяжко планете нести груз, ей бы рожать, а не принимать в свое лоно урожай, обильно снятый войной. Стон Земли ширился и ширился, и Настасье Ивановне казалось, что сейчас он станет огромным, проснутся все живые люди и все мертвые, внимая стону, и все обнимутся, и никогда больше не будет слез войны, и она напрягла свое тельце, желая самой первой услышать этот понятый ею звук, но стон не разрастался более, он как бы сжимался теперь, возвращался обратно к лону, его породившему, словно Земле стыдно было за свою слабость и она должна была молча терпеть свои страдания.
Темнота казалась ей родной, а свет делал ее одиночество более резким. И внезапно ей представлялось, что она осталась на земле совсем одна, и в такие минуты она не чувствовала ни тоски, ни своего больного тела. В ней исчезло чувство времени, а вместе с ним и чувство боли, она как бы жила в ином воздухе, в другой квартире и совсем не помнила себя прежнюю. И когда она снова возвратилась в свое теперешнее время, оно представлялось ей сном, и в голове появлялась неизвестно откуда взявшаяся мысль: а вдруг и вправду все ее теперешнее существование это сон и она вот-вот проснется и очутится в жизни новой, счастливой, в мире, где все насквозь пропитано светом радости, не исчезающим никогда. После этой мысли настоящее было особенно тяжелым. И верилось, что в той, ощутимой ясно, но неназываемой жизни сын будет рядом всегда, ибо она представляла счастье как жизнь рядом с сыном. И твердая уверенность души в том, что новая жизнь непременно будет, придавала силы, вливала оптимизм, а удары сердца, точно секунды, приближали ее к сыну.
Может быть, человек связан с другими людьми гораздо крепче, чем мы ощущаем даже в минуты кромешного одиночества, которое спускается на каждого хоть раз в жизни.
Черное небо наклонилось над землей, сгущалось, точно хотело раздавить землю, кажущуюся твердой и вечной, а на самом деле хрупкой.
Электрический свет в доме напротив горел слабо, словно бы не решаясь выползти из подъезда. И вся ее жизнь представлялась матери таким же вялым светом, вот-вот обещающим погаснуть.
Г. X. Андерсен — самый известный в мире сказочник. О его трудной, но такой прекрасной жизни рассказывает в своей книге замечательный московский писатель, поэт, сказочник, эссеист, автор двадцати шести книг, лауреат многочисленных премий Александр Трофимов. «Сын башмачника» — единственный в России роман о жизни Андерсена, которому 2 апреля 2005 года исполнится 200 лет со дня рождения. Книга об Андерсене удостоена нескольких литературных премий.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.