Необходимей сердца - [8]

Время для нее делилось на две части — до света и после света, и сама она как бы шла по острой грани между светом и тьмою. Когда глаза уставали смотреть, она сильно зажмуривала их, после этого зрение становилось свежее, предметы за окном — резче. Дальние шорохи одиноких машин были приятны ее слуху, хоть и любила она одиночество, а надо было знать, что и вдали — люди.

Огромный ветер бился об окно, точно все свои силы скопил на то, чтобы ворваться в комнату и вытрясти тепло из всех ее углов, и матери почудилось, будто и все ее жизненные горести, понукаемые несправедливой судьбой, собрались вместе для последнего удара. Ночь была так черна, что казалось, никогда не растворит ее белый свет.

С затопляющей все вокруг радостью мать чувствовала родное Ванино дыхание, рождавшееся в ее стершейся каменной памяти. От напряжения она повела шеей. Нежность текла из ее глаз, рук — каждого измученного островка ее огрубевшего в одиночестве тела. Ей думалось, что она проспала приход сына, и стало стыдно, будто так и было на самом деле. В ней было горькое и острое наслаждение обманом себя. Она не звала сына по имени, половиной своего существа сознавая, что ответом ей будет тишина. Она бережно отошла от кровати, боясь потерять ощущение сыновьего дыхания.

Месяц уже вдоволь нагулялся по небу. Мать знобко зашевелилась и почувствовала щемящую тревогу. И сквозь хмурую ночь за окном донесся тихий стон. Он был долгим, уставшим, страшнее его Настасья Ивановна не чувствовала ничего. Ей стало жарко от этого стона. Она прислушалась — не показалось ли? Стон пронизывал дом насквозь. Неназванная сила все тянула и тянула ее прислушиваться к этому переполненному страданием стону. Она во второй раз за эту ночь встала, приблизилась к окну. Ночь смотрела на нее узкими звездами. Дом напротив стоял с закрытыми глазами окон, словно тоже внимательно прислушивался: откуда же шел этот стон? Перед домом текла дорога, и она тоже будто прислушивалась. Настасья Ивановна сидела без движения, и только слабое дыхание выдавало, что уголек жизни еще тлел в ней. Ожидание чего-то незнаемого прежде отягощало ее сердце. Она до красноты сцепила пальцы и слушала не отрываясь, сосредоточиваясь все больше и больше. Сейчас словно думала не она, а какой-то другой человек, но мысли этого другого человека безошибочно переходили в нее. И страдала будто бы не она, а тот, другой, человек. Крепкая ночь стояла за окном и в ее сердце, но и сквозь эту ночь достигал ее чей-то материнский стон, именно материнский. То одна, то другая звезда всматривалась в нее внимательно сквозь неширокие просветы ветвей, словно предупреждая о чем-то. Небо было недосягаемым для взгляда и мысли.

И вдруг сердце ее улыбнулось, устав от одиночества и ночи. Она почувствовала, как стучит в висках кровь.

И ее пронзила ледяная мысль.

Это стон самой Земли, поняла мать. Земли, уставшей носить в себе воинственное смертельное железо миновавшей войны, железа, унесшего ее сыночка, ее саму и миллионы других матерей и сыновей. Тяжко планете нести груз, ей бы рожать, а не принимать в свое лоно урожай, обильно снятый войной. Стон Земли ширился и ширился, и Настасье Ивановне казалось, что сейчас он станет огромным, проснутся все живые люди и все мертвые, внимая стону, и все обнимутся, и никогда больше не будет слез войны, и она напрягла свое тельце, желая самой первой услышать этот понятый ею звук, но стон не разрастался более, он как бы сжимался теперь, возвращался обратно к лону, его породившему, словно Земле стыдно было за свою слабость и она должна была молча терпеть свои страдания.

* * *

Темнота казалась ей родной, а свет делал ее одиночество более резким. И внезапно ей представлялось, что она осталась на земле совсем одна, и в такие минуты она не чувствовала ни тоски, ни своего больного тела. В ней исчезло чувство времени, а вместе с ним и чувство боли, она как бы жила в ином воздухе, в другой квартире и совсем не помнила себя прежнюю. И когда она снова возвратилась в свое теперешнее время, оно представлялось ей сном, и в голове появлялась неизвестно откуда взявшаяся мысль: а вдруг и вправду все ее теперешнее существование это сон и она вот-вот проснется и очутится в жизни новой, счастливой, в мире, где все насквозь пропитано светом радости, не исчезающим никогда. После этой мысли настоящее было особенно тяжелым. И верилось, что в той, ощутимой ясно, но неназываемой жизни сын будет рядом всегда, ибо она представляла счастье как жизнь рядом с сыном. И твердая уверенность души в том, что новая жизнь непременно будет, придавала силы, вливала оптимизм, а удары сердца, точно секунды, приближали ее к сыну.

Может быть, человек связан с другими людьми гораздо крепче, чем мы ощущаем даже в минуты кромешного одиночества, которое спускается на каждого хоть раз в жизни.

Черное небо наклонилось над землей, сгущалось, точно хотело раздавить землю, кажущуюся твердой и вечной, а на самом деле хрупкой.

Электрический свет в доме напротив горел слабо, словно бы не решаясь выползти из подъезда. И вся ее жизнь представлялась матери таким же вялым светом, вот-вот обещающим погаснуть.