Необходимей сердца - [42]

И Андрей резко повернул обратно, забыв о дожде, и тот, будто обидевшись, стрельнул дождинкой прямо в глаз.

Когда Андрей вернулся к остановке, то огорчился — автобус ушел. Ожидая транспорт, ругал себя за проявленное мальчишество. Лица людей уже не казались ему непринужденными и веселыми, теперь он отчетливо видел на них следы дневной усталости, и мысль, что у каждого есть трудности, быть может более сложные, чем у него, облегчала томительное ожидание. «Все написано у нас на лицах, только мы не умеем читать», — подумал он.

Бесшумно и как-то важно приблизился автобус, очередь резко ожила и приступила к штурму дверей. Толкаемый и в ответ толкающий сам, но уже с чувством законности своих действий — не он же первый, — Андрей проник в переполненный автобус, покорно вбирающий пассажиров, и еще несколько минут его не покидала напряженность, точно его могли высадить. Облегченно вздохнув, он огляделся по сторонам. Некоторые ухитрялись читать.

Андрей представил, сколько движений придется сделать, чтобы достать книгу, ощутил будущие взгляды соседей, которых он при этом заденет, и отказался от мысли о чтении. И вспомнил, как в прошлом месяце взял на работе у знакомого французский детектив и читал его в автобусе, но машина неожиданно резко остановилась — и книга упала на грязный пол. С какими извинениями пришлось возвращать книгу хозяину, и как тот брезгливо взял ее двумя пальцами, а потом еле раскланивался с ним при встречах.

Андрей погрузил взгляд в газету соседа. «Да сегодня же футбол, — с искренней радостью подумал он, глядя в программу. — Как это я забыл?» — удивился он сам себе. И благодарно посмотрел на соседа, точно от него зависело, будет футбол или нет.

Автобус медленно глотал километры, покачивался на мокрой мостовой, скрипел, грозя отправиться в металлолом сию же минуту. Было очень тесно, но Андрей Павлович давно свыкся с чужими локтями, плечами и сумками.

Трудности дороги легко скрашивались мыслями о скором приобретении собственного автомобиля, тогда уж не придется ездить в таком бедламе!

Взгляд Андрея равнодушно скользнул по окружающим лицам и неосознанно замер на одном из них. Он внимательно рассмотрел заинтересовавшее лицо. Где он мог его видеть? Где? — напряженно думал Андрей.

Раскручивая пленку времени, он узнал Виктора Серова, с которым учился в одном классе. Тот, в свою очередь, тоже узнал его. Андрей понял это по продолжительному взгляду бывшего одноклассника и первым отвел глаза, словно сделал что-то постыдное.

Стыд не проходил, и не хотелось мириться с его необоснованным вторжением. И не было ответа на этот навязчивый вопрос: чего стыдиться?

«Поздороваться? — думал Андрей. — Но почему он первым не поздоровался? Почему? И не такими уж друзьями были, если разобраться. Нет, все равно надо поздороваться. А, черт, не хочется первым. А может, он меня не узнал? — мелькнула спасительная мысль. — Ну похож на кого-то, мало ли за день попадается вроде бы виденных где-то лиц».

Он уласкивал свой стыд, но стыд не исчезал. Андрей вернул взгляд на болевую точку, внутренне страшась, что его глаза встретятся с глазами Серова. Но человек, так сильно напоминавший школьного товарища, стоял, прикрыв глаза, точно спал. На его лице не было ничего нового, что могло бы доказать, что он именно тот, за кого Андрей его принял. «Может, тоже вспоминает?» — мелькнула мысль. Ему казалось, что все его мысли написаны на его лице, и он был уверен, что, если бы человек тоже думал о нем, он обязательно бы это понял.

Но это Серов — по памятным черточкам, по повороту головы. Лицо одноклассника округлилось за прошедшие годы, что придавало лицу женственность.

Давнее, острое мешало Андрею сделать первый шаг. Неясное воспоминание ускользало от щупалец сознания, но вытащить его было необходимо, и Андрей мучительно думал.

Автобус тряхнуло, и мысли разбежались по переулкам памяти… Андрей вспомнил…

В десятом классе он впервые взял в руки карты. Была зима, каникулы, делать было нечего, и он зашел к Косте Березову (теперь уже не вспомнишь зачем), а у того играли в подкидного дурака на деньги. Карты затянули, понесли, зачеркнули время. (Пустота в сердце, рожденная воспоминанием, все ширилась и ширилась. Прошлое унижение обожгло щеки стыдом, точно морозом.) Он сел играть и проиграл больше, чем у него было с собой, и знал, что у него уже не хватит денег, чтобы расплатиться, но играл и играл, точно сумасшедший, будто и вправду в картах сидит опьяняющий бес. (У, эти мрачные, глубинные минуты!) Хорошо, что играли по маленькой, но все равно набралось двенадцать рублей, а с собой — полтора рубля. Подленько заработали мысли — давно надо было остановиться, подсказывал ему кто-то изнутри, ну что тебе стоило? И в голосе этом звучала трещинка насмешки, позвякивали слова, точно монеты, а он все не мог признаться, что не имеет денег, — ведь это означало признаться в том, что он лгун. Если бы была тогда возможность украсть эти деньги — он бы украл, воровство он бы простил себе — хотя не понимал почему, — а вот обмана в картах и публичного унижения, с ним связанного, он себе простить не мог. И ждал, как окаменевший, мгновенья расплаты, а вокруг уже все смотрели на него, понимая, что он неплатежеспособен, смотрели как на развлечение, после долгой сосредоточенности. И капли пота неожиданно поползли у него по спине как овеществленные секунды ожидания. И тогда он сказал, что нет у него нужных денег, и на вопрос, зачем же играл, ответил, что забыл деньги дома. И он рыскал в своих карманах, а выигравший Серов смотрел на него и улыбался над мучительным, обреченным его поиском. И он помнил слова Серова: «Эх ты, отличничек!» И даже сейчас Андрей хорошо видел перед собой старый стол, покрытый изорванной клеенкой, шаткий стул с высокой спинкой, часы, ростом до потолка, и хрустальные фужеры за стеклом. И он поразился тому, что никаким усилием воли не вытравить из памяти ни единого мига прошлой жизни, — все помнится, всплывает и предъявляет счет.