Необходимей сердца - [21]

— Красиво? — нарушила Ольга тишину.

— Очень. Ты делала?

— Нет, Мила.

Он удивился.

— Это она в словах бывает грубовата, иногда любит похвастать — ее муж хорошо зарабатывает, и она может позволить себе то, что другие купить не могут. У каждого свои минусы.

— И у тебя?

— Куда больше, чем ты думаешь, — ее губы поплыли в улыбке.

— Тайны женщин заключаются в их недостатках.

— В таком случае тайн слишком много.

Они прошли несколько шагов молча.

— Эта крепость из песка — моя.

Высились стены крепости. Тянулись к небу башни на них. Внутренние переходы виднелись между бойницами.

— Здорово!

— Тише, — она приложила палец к губам. — Ночная нянечка услышит и завтра расшипится: «И Ольга гуляет, и Ольга гуляет». Пойдем отсюда.

Когда немного отошли, она продолжала:

— Знал бы ты, как дети любят играть солдатиками на этой крепости. Но она построена для комиссии.

— Комиссии ведь не каждый день.

— Чаще, чем ты думаешь.

— Ну и как, находят огрехи?

— Мелкие. У нас ведь обо всех комиссиях знают заранее.

— У нас тоже. На то они и комиссии, чтобы к ним подготовиться.

Они говорили легко и свободно, но главное было в их взглядах.

Все в любви неприкасаемо для слов.

— Я шел увидеть тебя.

— Я знаю.

— А когда ты ушла, я испугался. Как обидно, что мы не договорились о встрече той ночью.

— Тем утром, — поправила она его.

— Тем утром, — поправился он.

— Но ведь ты не сказал мне тем утром, что хочешь меня еще увидеть.

— Разве ты не поняла?

— Но ведь не могла же я тебе сказать: «Матвей, приходи, пожалуйста, туда-то и во столько-то». Это должен говорить мужчина.

— А как же насчет равноправия?

— Женщине всегда бывает приятно, когда за ней ухаживают.

— И часто за тобой ухаживают? — Голос был чужим.

— Не лови, пожалуйста, на слове. Ты знаешь, я ведь долго думала, почему ты не назначил свидание. Может, ты плохо обо мне думаешь?

— По той причине, что ни разу тебя не поцеловал?

Она улыбнулась.

— А что ты думал обо мне?

— Думал. Вот и все.

Они шли медленно, и молчание их было радостным. И хотелось так идти Матвею всю ночь и весь день — лишь бы не расставаться.

— Лови, — выдохнула Ольга и побежала.

Она почти исчезла в темноте, и только шорох ног выдавал ее. Матвею пришлось сделать усилие, чтобы догнать ее. Он не решился обнять ее, только дотронулся до нее правой рукой. Она приняла игру, но поймать его было нелегко. Выбежали на поляну.

— Поддаться? — спросил он, обманчиво остановившись, но как только она сделала попытку рывком добежать до него, он отпрыгнул, и ее рука пролетела мимо.

— Нет уж, поддаваться не надо, — сказала она, задыхаясь, и рванулась, и опять не догнала его. Они бегали вокруг единственного на поляне дерева — высокой сосны.

Все-таки Матвей незаметно поддался ей, и она была довольна, что догнала его.

— Ой, туфлю потеряла.

— Где?

— Здесь где-то.

Матвей нашел, поднял.

— Отдай.

— Не могу.

— Почему?

— Выкуп надобен.

— Какой же?

— Самый скромный.

— И все-таки?

— Поцелуй.

— Это можно — во второй раз?

— Не знаю… наверное, нет… — и он приблизил свое лицо к ее глазам — они ждали.

Ее добрые губы раскрылись ему навстречу с нежностью, которой он не ожидал, ее глубокое, немного тяжелое от недавнего бега дыхание смешалось с его дыханием и стало родным — как свое. А когда он открыл удивленные, новые свои глаза, ее светлое дыхание все еще жило в нем.

Они долго стояли, и он чувствовал под слоем толстого свитера пирамидки лопаток, столбик позвонков. Он впервые поцеловал ее, и этот поцелуй жил в биении участившегося сердца, в глубине легких, в самой серединке души. Его молчание было глубже и понятней любых придуманных людьми слов.

Наверное, в далеком будущем, если люди не найдут более совершенного способа передачи чувств, чем словами, новые, ни разу не употребляемые слова будут рождаться впервые, неожиданные, наполненные соком искреннего чувства, и нельзя будет обманывать словами: у неискренних просто не будет слов. Может быть, любовь научит людей летать без помощи крыльев, ведь в человеке бесконечно много энергии, и любовь, развиваясь в главное для всех чувство, сумеет раскрепостить ее. А пока человек интуитивно чувствует в себе наличие бездонного колодца энергии, но вытаскивает ее по ведерку. Природа куда умнее нас и не скоро доверится нам.

Но и странная, раньше не испытанная грусть ранила Матвея. Он любил сильно, а чем больше любовь, тем многогранней соприкосновение с душой другого человека, тем весомее, многозначительней каждое слово и каждый жест, недаром же любящий понимает, что любимому плохо, и без слов, даже мельком взглянув на него или находясь в далеком далеке. И он знал сейчас, что Ольгу мучит тайная мысль, как бы уменьшая высоту ее радости.

Ольга прислонилась спиной к сосне и этим движением сняла его руки с плеч. И разрезала тишину отстраненным от недавнего поцелуя тоном:

— Ты хоть знаешь, сколько мне лет?

— Разве это имеет значение?

Она улыбнулась и вздохнула:

— Милый Матвей, мне целых двадцать пять лет. Двадцать пять, — она словно наслаждалась, что была старше его, и как бы мучила себя этим. И затаив дыхание: — А тебе лишь двадцать.

— А вот и нет.

— Как нет?

— Мне, Оля, гораздо больше. Мне уже двадцать один год.