Необходимей сердца - [15]

— С Новым годом.

— И тебя с Новым годом. И твоих всех. Дай бог им здоровья. Выздоравливай скорей, сынок, — Настасья Ивановна прикрыла горькие глаза в предчувствии слезы.

Она несла елочку осторожно, стараясь, чтобы ни одна иголка не упала.

Останавливалась, чтобы передохнуть и снова несла свою счастливую ношу.

Когда было тепло, она часто сидела во дворе вместе со старыми женщинами, а сейчас на улицу почти никто не выходил. Она коротала часы жизни наедине с привычными мыслями. Думы о сыне не были тяжелы ей, они поддерживали ее существование, ибо в каждой жизни есть нравственная идея, которая является ключом бытия, убери ее — и человек станет чахнуть. Незримое присутствие сына рядом с ней не дано было понять окружающим, занятым своими делами. Они готовы были впустить одинокую женщину в свою жизнь и не раз распахивали перед ней ворота своего существования, но там жило веселье, которое мать с корнем вырвала из души своей.

У дома Настасья Ивановна увидела на сугробе большую еловую ветку. Кому-то новогоднее древо показалось большим. Ветка так и просилась в руки, не желала проводить приближающийся праздник на улице, в одиночестве. Мать подняла ветку, как поскользнувшегося ребенка.

— Ну вот, а тебя я дома поставлю, — сказала Настасья Ивановна одинокой веточке.

Подъезд встретил ее настырным запахом слежавшейся тесноты. Она положила ветку на пол, поставила рядом сумку и с удовольствием почувствовала руку, не обремененную тяжестью. Вспомнила, что сегодня еще предстоит много работы, и тяжело вздохнула, покорившись судьбе.

Во второй раз за сегодняшний день Настасья Ивановна подошла к почтовому ящику. Она долго не открывала ящик, чувствуя ветерок надежды и не желая с ним расставаться.

Только поднимаясь по высоким ступенькам лестницы, поняла, как огромно устала за день. Тяжелое дыхание вырывалось из нее.

Настасья Ивановна сразу поняла, как соскучилась по своей комнате. Сняла валенки и, не зажигая света, села на диван в пальто. Как хорошо было сидеть на диване, опутанной тишиной, и слушать, как отдыхает от тяжкой работы тело. Вставать, раздеваться, вновь возвращаться на диван — казалось ей невыполнимой работой, и она легла как была — во всей одежде.

Отдохнув, поставила ветку в ту молочную бутылку с отколотым горлышком. Жительница зимнего леса оживила комнату своим ласковым запахом, и мать заметила, что она глубже и легче вдыхала напоенный веткой воздух.

Она думала о наступающем Новом годе — уже у многих за окнами висели веселые елочки, ожидая праздничного дня. И мать стала светло вспоминать, как в детстве сын задолго перед Новым годом уже подступал к ней с ожиданием: «Мама, а какая у нас будет елка — как в прошлом году или выше? А почему елка пахнет, ведь на ней цветов нет?» И она припомнила, как откладывала от зарплаты на новую рубашку сыну, на елку, да мало ли на что… А первая Ванина получка: маленькая, но гордая! Сын положил тогда на стол сверточек, в котором таился платок, и как ясно поняла она в тот щемящий миг, что сын стал совсем взрослым и теперь еще глубже погрузится в свои личные заботы, отдаляясь и отдаляясь. А как весенне верилось, что ее оставшаяся жизнь будет согреваться от присутствия сына, от забот о нем и его семье, и так хотелось видеть рядом с ним вежливую жену. И как обманулась она в своих материнских надеждах. Сколько у жизни нежданных поворотов, несмотря на кажущуюся ее медлительность и поверхностное спокойствие. И в матери наступила тишина. Убила война ее надежды.

Предстояло еще убрать места общего пользования. Не так уж долго оставалось до прихода соседей.

Она убирала только когда никого не было, стесняясь своей немощи, — не хотела, чтобы унижали ее сочувствием и жалостью. Она внутренне оттаяла, когда, осторожно прислушавшись, убедилась, что в квартире никого нет — все на работе. И тишина квартиры из враждебной превратилась в дружественную.

Мать мыла полы с трудом, отдавая последнюю силу уставших мышц. Руки механически делали трудную нудную работу, оживляя боль в потерявших гибкость суставах. Спина, как чужая, гнулась к чужому полу, испачканному ногами чужих людей. Одна боль в матери сменяла другую. Мать стирала пыль с пола, давно забывшего запах леса, точно хотела вдохнуть в него ушедшую лесную жизнь.

Наконец она кончила работу, но это не принесло ей удовольствия, и она долго стояла с тряпкой в руке, прислушиваясь к выпрямленной, точно насильно, спине. Мышцы, как кладовые усталости, были переполнены работой. Тускло билось сердце, будто хотело остановиться. Но мать чувствовала, что оно не остановится, ведь не все дела переделала она сегодня и в жизни. Долго отдыхала, накапливая силы, — сидела сгорбившись от памяти недавнего труда.

Время невидимым потоком текло через ее тело. Вещество жизни уже медленно покидало ее. Тело умоляло о покое и требовало его, как требует жажда глотка воды. Настасья Ивановна ни о чем не думала, и ей было хорошо. Покой убаюкивал натрудившиеся руки. Голова ее чуть клонилась. Она долго слушала, как трубы парового отопления пели на разные голоса, а потом стали переругиваться между собой.

Отдышавшись, она проверила, чисто ли убралась.