Ненастье - [20]

11

В доме стоял полумрак. По столу, обнюхивая посуду, ходила кошка. Мать спала на сундуке, отец — сидя за столом, уронив голову на руки. Тишина.

Открыв глаза, Перегаров потрогал челюсть — болит, но уже меньше. В голове мутится, но теперь непонятно от чего: или от удара Бородатого, или с похмелья. Да это и неважно. Злость на Бородатого вскипела с новой силой и он вновь стал думать, как отомстить наглому напарнику и забрать у него свою долю. Зазря что ли он взял грех на душу, поколотил и ограбил стариков. Хотя он и пальцем их никого не тронул, да и по скарбу не шарился. Но участвовать-то он участвовал и в доме был, а значит, свою долю должен получить. И, самое главное, наводку дал он. Так что не прав Бородатый и должен понести наказание за неотданную долю и за зашибленную челюсть. Но голова почему-то отказывалась строить планы.

«А, — махнул он рукой, — чо голову ломать. Будет бой, пристроюсь сзади, разнесу жаканом башку, и дело с концом. На бой спишут».

Решил и успокоился, но не совсем. Убить он его, конечно, убьёт. Награбленное заберёт. Но смака-то не получится — не узнает Бородатый, что это он, Ваня Перегаров, его наказал. А это надо обязательно, чтоб понял он, падло, что на Ваню нельзя руку поднимать, с ним надо уважительно, на Вы. Потому как Ваня себе цену знает и обид никогда и никому не прощает.

«Ладно, лежи не лежи, а надо идти в управу», — и Перегаров попытался встать. Но не тут-то было. Едва он приподнял голову, как в ней стало твориться невообразимое и внутренности живота вмиг подтянуло к горлу.

Напуганная его движением кошка шмыгнула со стола в подпол.

«Вот нажрался я однако, — подумал Перегаров, закрыв глаза (так становилось легче), — а ежели не явиться в управу, то командир ушибёт».

И он сделал ещё одну попытку встать. Но и она не увенчалась успехом.

— Батя! — позвал он отца. — Бать!

— Чо, сынок? — вскочила мать.

— У нас там ничо не осталось похмелиться?

— Чичас, — и мать извлекла из-за сундука кружку.

Отпив из неё глоток, подала сыну.

— Фу, какая гадость! — с трудом выпив вонючее зелье и занюхав рукавом, поморщился Перегаров.

— Да у Кругличихи всю жизнь такую гонят, но зато у иё дешевле, чем у других, — посетовала мать на соседку, у которой покупали самогон. — А вот голова-то у тя болит потому, што ты вчерась и крошкой не закусил!

Перегарова как шилом ткнули.

— Как вчера!? — вскрикнул он, резко сев на кровати. Даже про больную голову забыл. — Как вчера!?

Мать, изумлённо глядя на него, попятилась к ящику.

— Да Бог с тобой, сынок. Ты чо?

Перегаров вскочил с кровати и подбежал к грязному окну. На улице стало светлей.

— У-у-у! — завыл он, облапив голову, — ну всё, теперь лучше совсем не ходить.

— Вот и я те говорила: закусывай, закусывай…

— Да ты чё! — взревел Перегаров, — Издеваешься надо мной! Я же зубы разжать не могу!

— Так я-то почём знаю!.. Ить пить-то пьёшь.

Испуг оттого, что вовремя не явился в управу, вытеснил всё: и головную боль, и боль в челюсти.

Благодаря шумливому Бабушкину, справедливость в отношении Слёзушкина была восстановлена и, выслушав суховатые извинения, он был отпущен домой. Но перед этим он подтвердил всё, что было нужно Бабушкину, а затем подошедшему с претензиями на бывшую власть мануфактурщику Сахарову. У последнего тоже был список с похищенным имуществом и съестными припасами в ту ночь, когда он претерпевал адские (по его выражению) мучения в жутком подвале.

С огромным облегчением покинув кабинет офицера новой власти, Слёзушкин поспешил за тулупом и шапкой. В комнате, где он вчера оперировал комиссара, было людно. Слёзушкин, стараясь ни на кого не смотреть, направился сразу к вешалке, но колки, на которые он вчера собственноручно повесил тулуп и шапку, были свободны. В надежде, что его вещи где-то здесь, в комнате, он растерянно осмотрел её.

«Как же так, — горестно размышлял он, стоя около вешалки, — ведь ещё вчера они висели здесь. В чём же мне теперь идти домой? Тулуп-то почти новый. Покойный родитель Ксюши, царства ему небесного, за год до погибели сшил его на заказ. Это что же за напасть эдакая, а? Сперва зонтик, теперь тулуп с шапкой… А может, кто прибрал для сохранности от вороватых рук?» — мелькнула надежда.

И, набравшись храбрости, он пустился на поиски дорогой душе и карману одежде. Обойдя все доступные кабинеты и каморки и опросив всех, к кому хватило решимости подойти, он понял — тулупа с шапкой ему больше не видеть.

Подавленный таким большим материальным уроном, Слёзушкин стоял у входной двери и думал, как добраться до дома. Снег перестал сыпать, ветер стих, но было холодно — вода в лужах замёрзла. Шагать домой в одном пиджаке — верная погибель.

— Ты видал! — радостно забасил невесть откуда взявшийся Бабушкин. — Вот она настоящая-то власть! — Сунул Слёзушкину под нос листок: Читай, што написано: — вернуть! Сам Его Высокоблагородие подписал! А ты чево такой хмурый и домой не семенишь?

— Не в чем, — тяжело вздохнув, Слёзушкин развёл руками.

— Как это? — не понял купец.

— Тулуп и шапка куда-то задевались.

И он вкратце поведал горестную историю пропажи почти нового тулупа.

— Тю-у! — изумился Бабушкин. — Нашел о чём горевать! — И, раскрыв дверь на улицу, гаркнул так, что у Слёзушкина ухо заложило. — Пронька! Бараний хвост, а ну поди сюды!