Немота - [17]

В зал мы вернулись вместе. В колонках играл Hot, ставший символом того лета, а моя чёрная футболка с символикой «линков» стала местами мокрой от выступившего на фоне волнения пота. «Просто танцуй, — вдалбливал себе в голову. — Соберись и танцуй». Обстановка накалилась, когда у входа в фойе нарисовался тщедушный силуэт Майи. На жиденьких волосах красовался серебристый ободок, на впалом лице — голубые блёстки в тон топу, обнажившем худощавые руки. В окружении дрыгающихся подростков её щуплое, съёженное тельце действительно выглядело как невесомая беспомощная песчинка, что вот-вот растворится в выделяемой нами жидкости. Зачем она пришла, не ясно. Стояла, примкнув к стене, как намагниченный светлый волос с собственной головы.

Нас с Настей она заметила не сразу, но когда её испуганный взор столкнулся с моим, что-то во мне перемкнуло. Градус, может, сказался. Не знаю, куда подевались зажимы и мешающая прежде робость. Злоба ударила в голову так, что, оценив своё положение, я вдруг ощутил возбуждение от того, что танцую с самой клёвой девчонкой в лагере, которую при желании могу даже поцеловать или потрогать, а рядом находится слепо влюблённая девочка, коей дико хотелось сделать больно. Показать, какой она незначительный ребёнок для меня. Пусть отвалит, пусть на своих костлявых ногах топает в детдом, где ей место. Пусть знает, что я в жизни не отвечу на письмо такой жалкой щепке. Да, это было мерзко. Несвойственная мне ранее жестокость сыграла злую шутку впоследствии, а тогда, отключив блоки, я презентовал театр одного актёра: беззастенчиво брал Настю за запястья, раскрепощённо придвигался к ней, кладя ладони на оголённую талию. Прижавшись к стене, Майя покорно лицезрела происходящее. Ты другой. Не похожий на всех, кого я знаю. В тебе чувствуется доброе, чистое сердце. Другой. Ага.

В какое время она ушла, я не видел. Да и меня это уже не касалось. С началом следующей песни мы с Настей вышли на воздух и, пройдя вглубь яблоневой аллеи, туда, где не горели фонари и фанило переспелыми яблоками, засосались. Поцелуй с ней не был похож на поцелуй с Мальковой и идентичными ей постными девчонками, на которых неделю назад указала бутылка. Эти губы и впрямь были удивительно мягкими, а влажным языком она дала понять, для чего он вообще при поцелуях используется, вызвав предательский стояк. Благо, было темно. Мы не говорили, лишь целовались под стрекот цикад, прислонившись к резному ограждению.

Той ночью, ворочаясь с боку на бок, как напряжённый глист, я испытывал небывалое самоудовлетворение, эйфорию и подлинное желание секса. Не просто импульс вздрочнуть под порно, а потребность в конкретных действиях. В конкретном человеке. Дождавшись двух-трёх ночи, натянул спортивные шорты, закрылся в сортире и быстро кончил, забрызгав спермой унитазный бачок.

Чего добивался, было достигнуто. Со следующего дня Майя отвязалась. Больше я её не видел ни у площадки, ни на завтраках. Она полностью пропала из поля видимости, а вскоре выяснилось, что по причине обострившейся астмы её забрали из лагеря. Сомнительное объяснение, но значения я не придал. Подумаешь — уехала и уехала. Тем лучше.

С Настей после случившегося мы не стали парой, но каждый вечер вместо дискотеки традиционно шли к старой яблоне и до самого отбоя, закинувшись мятной жвачкой, целовались. Иногда грызли яблоки. Говорили? Мало. Вопреки физической тяге, я боялся оставаться наедине. Поцелуи спасали, только ничего по-настоящему глубокого в них не крылось. Она вроде по-прежнему мне нравилась, но когда эмоции поутихли, наружу вылезла изнанка, показавшая, что общего, кроме бульона гормонов, у нас нет.

По возвращению в город встретились у старого ДК, глянули в кино новомодный блокбастер. Напускная романтика лагерных поцелуев потеряла былое очарование. Я смотрел при солнечном свете на лоснящийся лоб, покрытый угревой сыпью и слипшиеся ресницы, не понимая, чего меня три недели так неистово крыло. Обыкновенная девчонка, каких много. Ну да, танцует эффектно, классно целуется, одевается в топовые тряпки, и что? Что ещё мне удалось разглядеть? Что вообще способен увидеть ограниченный, близорукий по умолчанию подросток?

— Тогда пока? — произнесла она, убрав с лица выбившуюся прядь волос.

— Пока.

На этом, взаимно разочарованные, мы и попрощались. Последнее, что запомнилось — протянутая для рукопожатия рука с облупившемся розовым лаком на отросших ногтях.

И всё бы ничего, но чем дальше в прошлое уходила моя поездка в лагерь, тем чаще я стал мысленно возвращаться к тому печальному письму и девочке, его написавшему. Пытался понять, мог ли поступить иначе, был ли смысл в этой истории. Что чувствовала Майя на дискотеке. Может, в те минуты, когда я дрочил в туалете, воображая минет, она в безысходном одиночестве царапала себе руки? Почему её отъезд случился так внезапно? Что произошло той последней ночью?

Начался учебный год, а я продолжал копаться в себе, по зёрнышку собирая воспоминания. К сожалению, они не выстраивались в последовательный ряд, а рассеянно барахтались в водянистой мути сознания, то всплывая, то падая гнилыми огрызками. Тогда, в четырнадцать лет, я не обрёл ответы, но мир перестал быть пластмассовым. Что-то провалилось на дно. Что-то до боли царапнуло слизистую, сделав нутро восприимчивым, как сквозную кальку. Жалею, что не узнал в лагере фамилию Майи. Как она сейчас? Каким человеком стала? Где живёт, чем занимается? Первый год часто видел её во сне. Такой же маленькой, грустной, в великоватой по размеру олимпийке, с блёстками на щеках.