Немного удачи - [96]

Даже у Лиллиан завелись кое-какие деньги. Она устроилась на работу: продавать газированную воду и закуски в аптеке неподалеку от школы. Работала после уроков, и Джоуи привозил ее домой к ужину. Уолтер не одобрял, что она тратит деньги на румяна и помаду (у нее даже была пудреница, по ее словам, серебряная, хотя Розанна подозревала, что это всего лишь серебряное покрытие). Разумеется, Лиллиан тратила не все, откладывая треть, а может, даже половину, но Розанна во всем ее поддерживала. Девушке, особенно девушке с фермы, которая изначально находится в невыгодном положении, вполне пристало выглядеть современно и как можно свежее. Правильно, что она разглядывает киножурналы, смотрит, что сейчас в моде, а если можно воспроизвести какую-нибудь мелочь – например, сетку для волос, – то почему бы и нет? Лиллиан, так сильно страдавшая в старшей школе, особенно после того, как жестоко повела себя с ней эта неблагодарная Джейн как-бишь-ее (Розанна знала ее фамилию), наконец обрела веру в себя, и мальчики начали на нее заглядываться. («Пусть глядят, – сказал Уолтер. – Глядеть им никто не запрещает».)

Только Генри оставался загадкой. В последнее время он ничего не делал, только читал. Он прочел уже все книги в школьной библиотеке. Книги он держал так близко к лицу, как будто ему требовались очки (по словам врача, не требовались). Его лицо оставалось привлекательным, несмотря на шрам под нижней губой (от которого Розанна то и дело не могла отвести взгляд), и он был стройный, как тростинка, но если он читал на диване или на стуле, то разевал рот, отчего казалось, будто он пребывает в полусне, а если ложился, то склонял голову набок, и ему было все равно, что волосы у него торчат в разные стороны. Розанну поражало, что такой симпатичный ребенок – пусть даже мальчик – обращает так мало внимания на свою внешность, но все, что его волновало, – это «Остров сокровищ», «Черная стрела» и «Владетель Баллантрэ» или «Собака Баскервилей», «Знак четырех» и «Долина страха». Прочитав книгу какого-нибудь автора, он просто не мог удержаться, чтобы не прочитать все остальные его книги, и изводил всех, пока не находил то, что мог разыскать на чердаках, складах, в магазине Армии спасения и в библиотеке Ашертона. А все любимые писатели у него были англичане, не американцы – например, его не заставишь читать Джеймса Фенимора Купера. К тому же на Рождество ему взбрело в голову учить немецкий, и он заставил бабушку Мэри и дедушку Отто говорить ему «nein und ja» и даже к Розанне иногда обращался по-немецки и отвечал ей, только если она тоже говорила по-немецки. В общем, он был умный мальчик. Странный, непонятный, но умный.

Клэр было четыре с половиной года, осенью она должна была пойти в школу. Розанна сказала бы, что из всех ее детей только Клэр совершенно нормальная. Она ела, что давали, не жалуясь, надевала любую чистую вещь, играла с тем, что давали. Ложилась спать, когда было велено, и вставала, когда к этому были готовы. У нее были красивые темные волосы, блестящие и густые, и она никогда не ерзала, когда ей заплетали косу. Она умела считать до двадцати и писать такие слова, как «кошка», «собака», «мышка» и «Клэр». Она могла спеть «Alouette», «Ты спишь?» и «Я маленький заварочный чайник». Она знала наизусть вечернюю молитву. Она часто смотрела в окно, а когда ей говорили: «Клэр, не путайся под ногами», она тотчас уходила. Она предпочитала общество Уолтера. Ходила с ним в амбар и болтала, пока он доил коров и кормил овец. Она ни о чем не просила и довольствовалась тем, что ей давали. Бабушка Мэри и бабушка Элизабет считали ей миленькой.

Вот что на самом деле делала война – она заставляла тебя по-иному взглянуть на свой убогий дом и скромную семью и преисполниться чувством благодарности за то, что ты, в отличие от многих, всего этого не лишился. Война заставляла задуматься, каково это, когда на крышу падают бомбы, во дворе воронки, ночи проводишь в бомбоубежище, а грохот разбудит и мертвеца, как однажды выразился Генри. Это заставляло тебя перестать говорить о том, чего бы ты хотела, потому что подобные разговоры, в конце концов, могли навлечь беду.

Фрэнку казалось, что он уже привык к войне, – после полутора лет службы в армии и десяти месяцев в Африке, – однако ночью двенадцатого июля он чувствовал себя так, будто оказался в ином мире, хотя Сицилия не слишком сильно отличалась от Африки. Переход на рассвете был довольно странным; стояла ужасная погода, дул такой сильный ветер, что большинство солдат сомневались, что командование даст добро на наступление, однако дали, а сержант заявил, что если они не переживут этот день, то им уже будет все равно, а если переживут, то застигнут гансов и итальяшек на острове врасплох. Так и вышло: берега оказались пустыми, а вокруг не было даже люфтваффе, лишь несколько итальянских бомбардировщиков атаковали пару транспортных и военных судов. По дороге в глубь острова они почти не встретили сопротивления. Они начали наступление восточнее порта – он назывался Ликата – и двинулись к нему. Это был город, полный изящных бледно-абрикосовых построек, которые, казалось, стояли тут целую вечность. Где-то на востоке находились Сиракузы – город, о котором Фрэнк узнал на уроках по истории Древнего мира. А еще он вспомнил Архимеда – в учебнике по математике была картинка, на которой Архимед поднимал мир с помощью рычага. Архимед вычислил число пи. Но Фрэнк сомневался, что попадет в Сиракузы. Пока сойдет и Ликата.