Ограду вдоль ручья Уолтер Лэнгдон не проверял уже несколько месяцев – теперь, когда коров устроили в загоне возле амбара, чтобы зимой их легче было доить, он все откладывал починку забора, – поэтому ничего не знал о совином гнезде на большом вязе. Уолтер давно подумывал спилить полумертвое дерево и пустить его на дрова, но в одиночку с этим не справиться – вяз был футов восемьдесят, а то и больше, в высоту и четыре фута в обхвате. Да и дрова получатся так себе, чего зря силы тратить. И вдруг он увидел, как из большого дупла футах в десяти-двенадцати от земли вылетела сова – то ли крупная самка, то ли огромный самец, но это был самый большой виргинский филин, которого Уолтер когда-либо видел. Он замер, овеваемый полуденным ветерком, напрягая слух, но не услышал ни звука. Через минуту он понял, почему. Бесшумно пролетев ярдов двадцать, сова камнем рухнула к заснеженному пастбищу. Раздался громкий писк, и сова снова взмыла в воздух, сжимая в когтях взрослого кролика, который поначалу дергался, а потом замер, видимо, парализованный страхом. Уолтер встряхнулся.
Наблюдая за совой, он посмотрел наверх, и взгляд его устремился дальше, вдоль южного горизонта по ту сторону забора, скользнув по крошечному ручейку, за дорогу. Кроме большого вяза и двух поменьше глазу не за что было зацепиться – бесконечные снега плавно перетекали в огромные облака, затянувшие небо. Уолтер едва различал флюгер и край куполообразной крыши амбара Гарольда Грубера, стоявшего более чем в миле к югу. Появление гигантской совы нарушило это монотонное однообразие и словно бы пробудило Уолтера. Кролик, кричащий кролик? Что ж, весной этот кролик не будет портить посевы овса. В мире полно кроликов, а вот сов не так уж и много, особенно таких, как эта, – огромных и бесшумных. Тем временем сова развернулась и полетела назад к дереву. И хотя сумерки еще не наступили, свет был настолько тусклым, что Уолтер не мог с уверенностью сказать, действительно ли он разглядел похожие на рожки перья на голове второй совы, выглянувшей из дупла в стволе вяза. Может, и разглядел. Ему бы хотелось так думать. Он забыл, зачем пришел.
Двадцать пять. Завтра ему исполняется двадцать пять лет. В какие-то годы к дню его рождения снег уже стаивал, но нынче зима выдалась долгая, и всю ее Уолтер проторчал возле коров. Последние пару лет у него было пять дойных коров, но за этот год их количество выросло до десяти. Он и не подозревал, насколько труднее это будет, даже с помощью Рагнара, а ведь Рагнар коров не любил. Но как раз из-за Рагнара Уолтер и завел новых коров – ему нужен был какой-нибудь источник дохода, чтобы платить работнику, – но коровы сторонились Рагнара, и Уолтеру приходилось доить их самому. Ну и, конечно, цены на молоко упадут. Отец предупреждал, что так и будет: прошло два года, как кончилась война, и европейцы уже встали на ноги или, по крайней мере, достаточно уверенно встают на них, чтобы цены на молоко упали.
Уолтер постарался отогнать эту мрачную мысль. Когда он сообщил отцу, что в этом году его доходы были равны расходам, он ожидал, что тот, как всегда, покачает головой и объявит покупку фермы, когда цены на землю так высоки, сущим безумием. Но, и это забавно, отец лишь похлопал его по спине и поздравил. «Включало ли это проценты по долгу?» Уолтер кивнул в ответ. «Значит, год хороший», – сказал отец. Отцу принадлежало триста двадцать акров полностью оплаченной земли, дом на четыре спальни и большой амбар, доверху набитый сеном. Уолтер мог бы по-прежнему жить там, даже с Розанной, даже с ребенком, особенно сейчас, когда Говард скончался от гриппа и в доме было полно места, но тогда отец день и ночь заходил бы без стука к нему в комнату, горя желанием сообщить Уолтеру об очередном деле, которое тому следовало сделать, запомнить или закончить. Отец был строг и во всем любил порядок. Он даже за матерью наблюдал, пока та стряпала на кухне, и так было всегда. Розанна тогда ни слова не сказала – Уолтер сам хотел иметь собственный дом, сам приглядел маленькую ферму (стены были такие тонкие, что казались едва ли не прозрачными), сам обходил поля и думал, что ради такой долины стоит потерпеть невзрачный домишко, а поля все прямоугольные – легко вспахивать и никаких неудобных лишних углов. Все решения Уолтер принимал самостоятельно, так что ему некого было винить, кроме себя самого, в охватившей его панике, которую он пытался побороть в канун дня своего рождения. Разве знает он хоть одного человека его возраста, который имел бы собственную ферму? Ни одного, во всяком случае в этих краях.
Глядя на Розанну, и не скажешь, что она из семьи потомственных немецких фермеров и сама выросла на ферме. Она была белокурой, стройной и очень изящной, когда она восхищалась красотой их ребенка, то как будто не осознавала, что он является точной ее копией. Подобное сходство Уолтер наблюдал у некоторых коров: телят как будто штамповали по одной форме, и даже то, как они поворачивали голову или взбрыкивали задними ногами, напоминало о прошлогоднем теленке и о том, что был за год до этого. В семье Уолтера все были с примесями, как говаривал дедушка: к Лэнгдонам примешались эти рыжие, с удлиненными головами, с шотландской границы, а еще темноволосые ирландцы из Уэксфорда, произошедшие якобы от моряков из Испанской армады, а еще высокие, лысоватые из пригорода Глазго, которым всегда требовались очки. Мать по своей линии разнообразила все это выходцами из Уэссекса («дерзкие Чики и робкие Чикки»
![Анатомия человека [9-изд]](/storage/book-covers/f0/f00042fe9faf0abc9ae010a29c13ff40d56d7a3a.jpg)
