Немного удачи - [114]

На обед она давала ему мясо цыпленка с горошком или индейки с морковью, а на десерт немного тапиоки, потом читала ему книжку и укладывала спать. Обычно Лиллиан и сама ложилась, но дверь не закрывала, чтобы видеть колыбельку, и приучила себя спать лицом к ней. Комната Тимми находилось прямо рядом с ванной, и хотя он с трудом мог выбраться из колыбели, а дверь в ванную была закрыта и крышка унитаза опущена, ничто не могло помешать ему проснуться, пойти в ванную и сунуть голову в унитаз.

Артур был далек от подобных страхов. Он получил новую работу, вернее, точно такую же, но в новом офисе, название которого влетело Лиллиан в одно ухо и вылетело из другого. Какая-то аббревиатура. Лучше всего было то, что Артур по-прежнему взбегал по лестнице в шесть часов, раскрывал дверь и крепко обнимал ее, а потом сразу брал на руки Тимми и кружился с ним по комнате, приговаривая:

– Кто этот малыш? Это тот же малыш, что был здесь вчера? Поверить не могу!

Артур любил щекотать и подкидывать его, а Тимми, кажется, нравилось, когда его клали на диван и щекотали до тех пор, пока смех не начинал булькать у него в горле, и когда его подбрасывали, словно мешок с мукой. Как и мешок с мукой, его нужно было подбрасывать осторожно. В руках Артура ни один мешок с мукой не порвался и не просыпался бы и ни один ребенок бы не пострадал.

После рождения Тимми Лиллиан не раз видела, как Артур плачет. Наконец он взял ее за руку и сказал:

– Я даже не осознавал, как сильно меня это шарахнуло. Мне казалось, я просто смирился с тем, что Лора родилась мертвой, но, видимо, нет.

Лиллиан старалась не думать о том, что любит Артура из-за его несчастий, но они как будто добавляли красок в ее любви и делали его очень заботливым отцом. Она уже познакомилась с другими женщинами, у которых были маленькие дети, и их мужья как будто слегка побаивались детей, но Артур хотел еще. «Ирландские близнецы»![84] В школе он дружил с «ирландскими близнецами» – при разнице в возрасте меньше года их определили в один класс. Эти двое были лучшими друзьями, и теперь, когда они выросли и вернулись с войны, они вместе продавали машины в Роаноке.

Тимми рос очень активным. Сегодня ему исполнилось ровно восемь месяцев. Лиллиан приклеила сложенные тряпки для мытья посуды к углам кофейного столика малярным скотчем, который по идее не оставлял следов, и Тимми просто сидел там, то подтягиваясь на ноги, то снова усаживаясь, подтягиваясь и смеясь. Она хотела уложить его спать, но он перевозбудился, и она сомневалась, что он уснет. Ее это немного обеспокоило, но она решила взять свой фотоаппарат «Брауни» и сделать несколько снимков, чтобы отправить Розанне. Вот еще что – у них с детства была только одна фотография, снятая миссис Фредерик (бедняжка!), когда Лиллиан было девять, а Генри три. Ни одной фотографии Фрэнка, или Джо, или даже Клэр, только одно фото Уолтера и Розанны в день свадьбы. Лиллиан уже вовсю составляла свой первый альбом. Она отвела множество страниц под фотографии Тимми, а также себя и Артура, сделанные в разных местах города (хотя Артур не любил фотографироваться и на большинстве снимков стоял, надвинув шляпу на лицо). Он выглядел очень стильно.

Лиллиан сделала шесть или восемь снимков так, чтобы солнце непременно светило ей в спину, потом положила камеру, взяла Тимми на руки и расцеловала его. Она даже представить не могла, как в их жизнь поместится второй ребенок.

Когда Клэр завалила тест, мама повела ее к оптометристу[85] в Ашертоне. Это был не обычный тест. Во время этого теста детям нужно было пойти в столовую, где были задернуты все шторы, и прочитать, что написано на освещенном квадрате на стене, обычно окрашенной в светло-синий. Там были буквы, от больших до маленьких, и всякие разные картинки, которые стояли или лежали. На это не потребовалось много времени. Клэр смогла прочесть два ряда больших букв, но для того, чтобы разглядеть все, что было ниже, ей пришлось наклониться вперед и прищуриться. Маму это разозлило, потому что, как она сказала, в их семье раньше никто не пользовался очками.

– Насколько мы это можем знать, – уточнил папа.

– Может, среди твоих родных и были такие, но у нас даже Опа начал читать в очках только после шестидесяти пяти.

Клэр не совсем понимала, что нужно делать у оптометриста. Она смотрела через всякие приспособления и на разные вещи – в основном буквы и рисунки, некоторые цветные, другие нет. Оптометрист задавал ей вопросы, и через какое-то время ей стало так скучно, что она начала говорить первое, что приходило в голову, или пыталась смотреть на картинки, зажмурив один глаз, или прищурившись, или как-то еще. Это меняло их вид. Но она вела себя хорошо. Она всегда хорошо себя вела. Не ерзала, говорила, только когда к ней обращались, не грызла ногти и не жевала волосы. В школе она иногда засовывала в рот хвостик левой косички, но только когда урок был такой скучный, что Клэр забывала, где находится и что делает. Наконец, когда оптометрист стал переключать очередной аппарат, Клэр положила голову на стол и задремала. Когда она проснулась, в кабинете была мама.