Нелинейное будущее - [52]
Действия, призванные приковать мертвеца к его последнему пристанищу (так называемые повторные убийства), многообразны. В Австралии шею покойного иногда пробивали копьём, «пришпиливая» её к дуплистому дереву, служившему гробом. Тасманийцы перед погребением связывали труп по рукам и ногам. В древней Испании прибивали мёртвых длинными гвоздями к доскам, на которых их клали в могилу, и т.д. [Липс 1954].
Амбивалентное отношение к мёртвым косвенно выражается и в сожжении тел, и в ритуальном людоедстве, и в повсеместно распространённой практике обезглавливания вражеских трупов. Здесь, правда, обнаруживаются более разнообразные мотивировки.
Так, поедание тела покойного сородича («альтруистический каннибализм») объясняют желанием спасти тело от червей и сохранить душу внутри рода. В §1.1.1.5 приведён пример того, как уважаемого человека умышленно умертвили из «добрых» побуждений, дабы, съев тело, сделать его силу и ум достоянием всего коллектива2. Упоминалось также о племенах, где юноша может жениться только после того, как подарит невесте голову (у некоторых других племён – гениталии) мужчины из соседнего племени. Отрезанная голова становится самостоятельной ценностью, а охота за головами – специальной деятельностью. Количество добытых голов служит демонстрацией боевых достоинств и социального статуса.
«Охота за черепами» имеет очень древнее происхождение, она была распространена и среди палеоантропов, и среди архантропов [История… 1983]. При этом «ценностное» отношение к отсечению голов, равно как к людоедству, представляет собой, вероятно, компенсаторную некрофилию с соответствующей рационализацией первичного мотива. Первичным оставался всё тот же мистический страх.
Поедание или сожжение тела скончавшегося сородича гарантировали живущих от происков с его стороны ещё надежнее, чем любые захоронения. Вполне логично выстраивается в магическом мышлении и необходимость обезглавливания убитого врага. Смерть – не небытие, а переход в новое качество, а потому мёртвый враг, которому теперь доступен контакт с грозными силами иного мира, становится ещё опаснее живого [Першиц и др. 1994]. Чтобы лишить его возможности мщения, надо унести с собой голову, которая затем подвергается различным процедурам. В одних племенах её высушивают, в других вываривают в смоле, в третьих дают мягким тканям сгнить, а ритуальные операции проводят с очищенным черепом [Першиц и др. 1994; Шинкарёв 1997]. В итоге отрезанная голова превращается в безопасный элемент бытовой культуры.
Поскольку анимистическое мышление исключает целенаправленный грабёж (вещи, жилище и даже сама территория, принадлежавшие врагам, станут мстить новым владельцам, во избежание чего их необходимо уничтожить или осквернить), головы часто остаются, по существу, единственным трофеем в войнах между первобытными племенами. «Коллекционирование» голов как элемент «престижного потребления» стало позднейшим наслоением на тот же исконный страх перед мстительным мертвецом.
Следует добавить, что происхождение этого древнейшего страха во многом остаётся загадочным. Медико-биологические объяснения, конечно, небезосновательны, хотя следует учесть, что в первобытном обществе почти не существовало инфекционных болезней, терроризирующих человечество после неолита (см. §1.1.2.3). Правда, при отсутствии большинства знакомых нам вирусов и бацилл разлагающееся тело всё равно становилось потенциальным источником болезней, и этот негативный опыт должен был отложиться в социальной памяти. Вероятно, сильное впечатление на окружающих производили посмертные движения конечностей и изменение мимики лица из-за трупного окоченения мышц. Однако кочевники, живущие при невысокой плотности населения, могли бы гораздо проще избавляться от неприятного соседства: покинуть временное стойбище, унести труп подальше от жилья, сбросить в реку и даже подбросить врагам…
Столь значительные усилия для «обездвижения» покойного (связывание, захоронение) или его ликвидации (съедение, сжигание, расчленение тела) могли быть обусловлены только убеждением в способности последнего произвольно передвигаться, преследовать живых и вредить им. Поэтому «забота» о мёртвом теле – один из первых зримых признаков «сугубой иррациональности человеческого воображения», а значит, рождающейся духовной культуры. Наряду с заботой о живых, но беспомощных соплеменниках, а также «социализацией» неодушевленных предметов.
Звери не пугаются своих мёртвых сородичей, хотя хищники неохотно и лишь при сильном голоде едят мясо особей своего вида. По наблюдениям К. Лоренца [2008], животные могут реагировать на внезапную смерть сородича агрессивно-оборонительной позой и соответствующими действиями, направленными не против трупа, а на его защиту или на самозащиту от неведомой опасности. Вместе с тем природным существам не свойственно длительное время искусственно поддерживать жизнь раненых, больных или одряхлевших особей – как выше отмечалось, это биологически нецелесообразно: «природе не нужны старики».
Что же касается гоминидов, в среднем палеолите у них уже отчётливо обнаруживаются признаки биологически бессмысленной, но длительной и эффективной заботы о сородичах, потерявших естественную жизнеспособность. В Шанидаре, Ла Шапелли, Дманиси и на ряде других мустьерских стоянок археологи находят останки палеоантропов, которые продолжали жить, оставаясь беспомощными калеками, в отдельных случаях – не будучи даже способными самостоятельно питаться.
Как образуется агрессивная толпа и как ею манипулируют? Возможно ли противостоять массовой панике до и после того как она возникла? Каким образом распространяются слухи, как научиться их предупреждать и устранять? Что такое «грязные технологии» и «черный Пи Ар»?Обсуждение этих и связанных с ними вопросов в лекциях сопровождается анализом большого числа конкретных примеров из научной, художественной литературы, а также многолетнего опыта практической работы автора в СССР, России и за рубежом. Для студентов, изучающих социальную и политическую психологию, сотрудников консалтинговых, охранных фирм и МЧС, офицеров Российской армии, МВФ, МВД, ФСБ, активистов политических партий, а также для широкого круга читателей.
Общество не первый раз в своей истории сталкивается с особым типом кризисов (демографических, экологических, военно-политических), которые вызваны несбалансированной деятельностью людей. Были среди них и глобальные. Чем все эти кризисы, происходившие на различных исторических стадиях, сходны между собой? Почему они периодически повторяются и какую роль играют в развитии общества и природы? Существуют ли единые механизмы обострения антропогенных кризисов, и по каким симптомам можно прогнозировать их приближение? Наконец, каковы шансы планетарной цивилизации преодолеть надвигающийся комплексный кризис, какую цену за это придется заплатить, и каковы могут быть долгосрочные последствия? Автор исследует эти вопросы, привлекая данные исторической психологии, культурной и сравнительной антропологии, эволюционной биологии и космологии, а также обобщающие модели самоорганизации. Книга адресована научным работникам различных специальностей, преподавателям вузов, аспирантам и студентам.
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Книга содержит три тома: «I — Материализм и диалектический метод», «II — Исторический материализм» и «III — Теория познания».Даёт неплохой базовый курс марксистской философии. Особенно интересена тем, что написана для иностранного, т. е. живущего в капиталистическом обществе читателя — тем самым является незаменимым на сегодняшний день пособием и для российского читателя.Источник книги находится по адресу https://priboy.online/dists/58b3315d4df2bf2eab5030f3Книга ёфицирована. О найденных ошибках, опечатках и прочие замечания сообщайте на [email protected].
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.
Данное издание стало результатом применения новейшей методологии, разработанной представителями санкт-петербургской школы философии культуры. В монографии анализируются наиболее существенные последствия эпохи Просвещения. Авторы раскрывают механизмы включения в код глобализации прагматических установок, губительных для развития культуры. Отдельное внимание уделяется роли США и Запада в целом в процессах модернизации. Критический взгляд на нынешнее состояние основных социальных институтов современного мира указывает на неизбежность кардинальных трансформаций неустойчивого миропорядка.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.