Нелинейное будущее - [51]

Конкретное метонимическое мышление охотника и собирателя не ориентировано на вычленение отсроченных причинно-следственных зависимостей (что жизненно необходимо уже неолитическому земледельцу или скотоводу – см. §1.1.2.3). Причиной наблюдаемого события считается то событие, которое ему непосредственно предшествовало [Леви-Брюль 1930]. Поскольку же смерть всегда вызвана определенными обстоятельствами, первобытный мыслитель не расположен к решению дедуктивных силлогизмов типа: «Все люди смертны; Сократ – человек; следовательно, Сократ смертен». Узость временнóго диапазона определяет и другие свойства палеолитического мировосприятия, хозяйственной деятельности и социальных отношений, к чему мы вернемся в двух следующих параграфах и далее, в Части II.

Данный вывод основан на этнографических сведениях, касающихся синполитейного палеолита, т.е. охотничьих племён, живущих на Земле одновременно с развитыми цивилизациями. Но они дают основание полагать, что представление о неизбежности собственной смерти и страх перед ней отсутствовали и в культурах апополитейного (безраздельно господствовавшего на планете) палеолита. И совсем невероятно, чтобы к столь сложной рефлексии были способны палеоантропы, архантропы или хабилисы.

Тем не менее в культуре позднего Мустье представлены индивидуальные захоронения с орудиями, а в одной могиле химическим анализом обнаружены даже признаки пыльцы лекарственных растений (возможно, рядом с покойным положили цветы!) [Solecki 1971]. На сегодняшний день останков классических неандертальцев в погребениях найдено больше, чем вне погребений [Буровский 2012], и всё это трудно трактовать иначе как свидетельство наличия у них зачаточных представлений о загробной жизни.

Но Мустье – это уже средний палеолит, а нас пока интересует палеолит нижний, т.е. начальная и самая длительная стадия древнего каменного века. Было ли ритуальное отношение к мёртвым и больным свойственно более ранним формам гоминид? В.П. Алексеев [1984, с.161] считал предположения об аналогах неандертальских могил у питекантропов и даже австралопитеков «спекулятивными» и «недоказуемыми». Об отсутствии прямых свидетельств наличия в нижнем палеолите чего-либо подобного ритуальным погребениям среднего палеолита пишут и другие авторы, хотя, например, немецкий антрополог Г. Ульрих настаивает на том, что уже архантропы использовали погребальные обряды (см. [Смирнов 1991; Буровский 2012]). Археолог Б.М. Медникова [2001, с.145] указала на относящиеся к нижнему палеолиту «неоспоримые находки, подтверждающие сложное обращение с телами умерших», которые выглядят как «примета чисто человеческого поведения, формальный погребальный обряд, за которым скрываются развитие самосознания, ритуал и символизм».

Допускается и существование у ранних гоминид культовых действий, а самые отчаянные авторы не исключают даже зачаточных форм искусства. Доказательством служат нагромождения черепов со следами скальпирования, куски красящего вещества со следами использования, плитка охры, которой преднамеренно придана определённая форма, сеть нанесённых на камень геометрических линий и т.д. Найдено множество ископаемых памятников, относящихся к нижнему палеолиту, функциональное назначение которых неясно и которые поэтому могут трактоваться как продукты ритуальной деятельности [Смирнов 1991; Kumar 1996; Hoek 2004; Бичакджан 2008; Вульф 2012].

Для нашей темы особый интерес представляет находка в знаменитой китайской пещере Чжоукоудянь. Расположение берцовых костей двух синантропов навело исследователей на мысль, что ноги были связаны, причем связаны посмертно [Teilhard de Chardin, Young 1933]. Эта интерпретация согласуется с общими концептуальными соображениями: иррациональные фобии не были чужды и культурам шелльско-ашельского типа.

Конечно, о том, почему или для чего архантропы могли связывать покойнику ноги, а палеоантропы закапывали его в землю, снабжая средствами «мирского» существования, пока можно только гадать. Например, Медникова [2001, с.33] усматривает в погребальных обрядах «осознание собственной смертности». Её коллега В.А. Алекшин [1995] высказал и вовсе странное суждение: неандертальские охотники пытались путем захоронения вернуть соплеменников к жизни.

Совсем иначе видится мотивация древнейших захоронений, если сопоставить археологические данные с наблюдениями этнографов и использовать разработанный ещё Э. Тэйлором [1939] метод реконструкции исчезнувших явлений по их следам в современной культуре – метод пережитков.

Отношение первобытных людей к мёртвым сложно и амбивалентно. С одной стороны, давно умершие предки служат предметом поклонения; их души готовы помогать живым, а если и вредят, то только тогда, когда живые вызвали их неудовольствие. С другой стороны, новопреставленный соплеменник или убитый враг становятся источником повышенной опасности.

«Новоумершие вообще плохо настроены и готовы причинить зло тем, кто их пережил… Как бы добр ни был покойник при жизни, стоит ему испустить дух, чтобы душа его стала помышлять лишь о том, чтобы причинять зло» [Леви-Брюль 1930, с.268-269]. Соответственно, «представление о ревнивой мстительности мёртвых проходит красной нитью через похоронные обряды человечества, начиная от доисторических времён и кончая нашей цивилизацией. Камни, которые наваливались на могилу на острове Тасмании, связанные мумии Египта и забитые гвоздями гробы наших дней – всё это восходит к одному и тому же атавистическому страху» [Введение… 1996, с.106].