Так что же нам оставлено? Чем начинять пустое?
Как с равнодушьем быть? И с тем, с чем жить не стоит?
С глазами без слезы? С полупорожним взором?
Что делать с днями не пришедшими пока — в узоре
причудливом смешавшимися с теми, что пришли —
и ставшими милейшим душе капризной вздором?
Они — в отличье от случившегося времени —
не стали для пространства тяжким бременем,
не обрели конкретной внешности,
и — из причуды или неизбежности —
не оставляли по себе пятна или соринки;
как исчезающие кружатся они пылинки
исторгнутой из нашей плоти боли;
как тающие, лёгкие снежинки…
И эти дни ещё сродни догадке той,
что словом или даже запятой
не смела стать;
и тем богам под стать,
что не отважились вселенную создать;
такому слову «нет», что никогда
не скалейдоскопировалось в «да»;
свободе, наконец, — столь своевольной,
что не желает быть никем присвоенной.
Эпоха крестов и сплошных распятий,
в которой время на каждой пяди
пространства ему проиграло, сдалось.
Сложи потери твои и страданья —
получишь правдивое повествованье
о том, что жизнью твоей назвалось
в городе этом, где все мы меняемся
грёзами, воспоминаньями, маемся,
куда прибываем с тем, чтоб уехать,
где шёпот всегда отзывается эхом
громким, как крик; где взаимосменимы
дни и взаимопереставимы
вещи (их не меняется сумма),
где ухо боится вздоха — не шума,
где существование, существование —
причина единственная умирания;
где все — только прочие точки средь точек,
за исключением тех, кто не «прочие»…
От одиночества до одиночества
мы имена эти вслух повторяем,
а в одиночестве, словно пророчество,
в строчках — от рифмы до рифмы — спрягаем.
Так и живём мы, уже не надеясь,
что и они назовут нас непрочими.
Разве что там, где пространство редеет
до превращения во многоточие…
Там, где редеют и воспоминания,
не оставляя следов.
Там, по другую сторону знанья
добра,
или там, где любовь
есть бесконечное избегание
того, что приходит вновь.
И ждём опять.
И кольца дыма сигаретного
с кругами вечности рифмуются в глазах,
но неожиданная башня минаретная
напомнит нам, что мы и плоть и прах;
абсурд, рифмующийся с «крах» и «страх»…
Но будем ждать,
пока не скроют снов
слепые мотыльки сплошного снега,
пока один из вечности кругов
не унесёт нас — в одиночку — в небо.
Мы ждём и ёрзаем в предчувствии конца,
как деньги в кулачке мальца.
Сквозь дырку воспарившего кольца
высматривая в небесах Творца,
мы ждём — бежим от Сотворённого:
гнильца
взяла его с начала и с конца,
с крыльца, с задворков и с торца.
Куда б ни прибежать, —
покоя
нигде не обрести.
Гонца
другая даль зовёт всегда.
Другое.
И мы бежим,
срывая ноги и сердца.
Бежим напрасно, как библейский Каин
надеется напрасно на раскаянье;
напрасно, кaк — бессвязные события;
как вены кровеносной вскрытие;
напрасно, как — Мария Магдалина
такую выбрала тяжёлую судьбину;
напрасно Будда сделался аскетом,
Иуда пересчитывал монеты;
значенье однозвучных слов
напрасно сравнивать;
бояться строчки, как бывало,
рифмой спаривать;
напрасно избегать любых клише —
как дважды два…
как вместо «тише!» —
«шш-шш»…
Итак,
проходят эти дни —
так кто же
средь нас отходную споёт
по дням прохожим?
И кто пусть и не песенно,
в простых слогах,
добавить смеет к звукам «ох» и «ах»?
Кто среди нас струну
настроить сможет
на междометия,
на вздохи
и на «Боже!»?
Синие травы,
слепая звезда…
Слова не лукавят,
вещи — да!
Люби меня в меру,
до полузабвенья:
полная вера —
избыток сомненья.
Тропу от тропы
Отличая едва,
меж днями твоими
ставь знак тождества.
Улыбка — осадок
страдания тайного.
С улыбкой Авель
прощает Каина.
Зажмурься в преддверьи
удач или краха.
Что есть мечта?
Изнанка страха.
Пустая страница —
лира разлажена.
Страх есть желание
переряженное.
Склони же главу
в предсмертном позоре.
Всё завершилось
банально и скоро.
Какой-то нищий
сидит у ворот.
Кого он ищет?
Кого он ждёт?
Это Мессия —
взор голубой —
в его ностальгии
пришёл за тобой.
Свершилось.
Исполнилось.
Плача и смеха
время прошло. Нету помехи
для наступленья теперь и конца.
Он подползает шипя, извивается,
как переулки, что называются
— за неименьем иного словца —
городом, где родилась я. Истоком.
Отчизной. Отечеством. Востоком…
Сны забыли уже о звере,
которому снились, который верил
им, но сбежал и оставил двери
клетки открытыми настежь.
Молитва одна, как дитя не-рождённое,
лёгкая, как оно, отчуждённая
от бытия, плюс стон монотонный,
как не-бытьё и не-счастье, —
вот что останется по прохожденьи
этой эпохи креста, не-рождений,
жестокосердия, умерщвленья
уменья стыдиться и страсти.
Плюс сны ещё — что не сбылись.
И души — что в снах этих переплелись.
Как снасти.
