Неизбежное - [6]

Нет, не однообразие пугает —

пугает лень его живописать…

Попытка слов придать какой-то смысл

существованию — убога:

она ему ни смысла ни придаст,

ни быть не запретит…

Так, миг за мигом

латая жизнь, остаться при своих…

На знак «равно»

взгляни, на жизнь пунктиром

меж тем что «доказать» и что «дано».

А можешь память вызвать на подмогу:

припомнить жизнь,

дорогу плюс дорогу,

или подробней: скажем, крик грача…

Без разницы. Ты выдохлась. Ничья.

(Пер. Вл. Гандельсман)

БОЛЬ

«Я умру от того, что немытый поем виноград…»

(из пьесы «Трамвай Желание»)

Больнее всего —

что равнодушию

учишься в самом расцвете жизни.

Оно неизбежно — как конец предписанный.

И вводишь его — чтобы знать наизусть —

в сердце, что подпортила грусть,

но зато забыло как надо ждать,

о собственном весе начав горевать.

Больнее всего —

что любимые самые

отучат тебя от веры,

инстинкта,

и чётко — как на учебной пластинке —

растолкуют тебе

анатомию грусти.

Они же — родня — и окажутся теми,

кто под кожу тебе

введут сомненья.

И ты, перестав их считать прегрешеньем,

скажешь себе про грусть: Ну и пусть!

Больнее всего —

что взгляд незнакомца —

когда на тебе вдруг остановится —

разбудит сердце твоё и отправит

в рифмованный и гарцующий бег

за правдой, скрывшейся на ночлег.

А если не он, не вырванный взгляд, —

то фраза, вырванная из контекста,

отбросит в юность, в забытое место:

«Я умру от того, что немытый поем виноград…»

Больнее всего —

что некому будет

тебе потом уже объяснить —

как просто было

простою причудой

душу в самой себе воскресить.

И подобно писаке, лишенному дара

увидеть главное —

но приставшему к частностям,

ты, когда растратишься даром,

пристанешь к тем, к кому непричастна.

И станешь потом, потирая затылок,

вспоминать эту фразу, как некий обряд:

«Я умру от того, что немытый поем виноград…»

(Пер. Н. Джин)

ЗАМЕТКИ СОМНАМБУЛЫ

А сдаться жизни есть дело времени.

Не дело выбора. Никак.

Чем дольше ты будешь рыпаться,

тем с большею мощью в рыльце

врежет тебе судьба свой кулак.

И себе удивишься меньше,

чем быстрее отъерепенишься

и увидишь — как тихо спенишься

в существованья шлак.

Иди — отскреби себе новые сутки

под этим — тоже скребомым — небом.

Чеши асфальт. Бери у мухи

взгляд чёрно-белый. Как если б не было

других. У случайной уличной суки

бери походку: от чёрной скуки

плетётся в нескольких направлениях

сразу, — как твоё в зеркалах отражение.

Она, как и ты, живёт против лени.

Других не ведая сопротивлений.

Смотри — в эти рыхлые облака

снова вошла небоскрёба кирка.

В его подножьи большое чудовище

истекает кровью, заверяя зевак,

что Любовь — в бесконечно идущем побоище —

умерщвляет Время так или сяк.

И с предсмертным хрипом в последнем зеве

падает в ноги зевающей Еве.

Но в остальном всё спокойно и гнусно.

Спокойно и гнусно во всём остальном.

Мертвецам — и тем, наверно, скучно.

В своём чёрно-белом мире чадном

ублажаешь себя мечтою всеобщей,

картиной, одолженной у конца:

всё хорошо, никто не ропщет —

А в голове — пара унций свинца.

Но вместо банального взрыва рифмы

должная проза придёт образца,

в котором ты в той же живёшь картине:

с должным выраженьем лица

переходишь улицу с должной псиной.

Шаг у неё, как у той, — рысца.

Из вас двоих тебе, хозяину,

пристало, пожалуй, больше печалиться.

Хотя вы оба похожи крайне:

одинаково листья на асфальте давите

и одинаковая в глазах одичалость.

Но…

Всё сравнимо за исключением

тоски, одичалости, огорчения.

(Пер. Н.Джин)

СОН — РАЗГОВОР С ПОКОЙНИКОМ

Спокойно: и раньше тебе объявлялся я ночью во сне,

Нарушенном вскриком внезапным твоим в тишине.

Меня уже нет. Я ушёл. Ты осталась стоять, как вопрос.

А в комнате было темно. И по коже — мороз.

Я снова привижусь тебе среди пустоты.

С рукою простёртой, с мольбой об объятьи, но ты

Не сможешь понять, что «На береге этом» не мы

Играем на лютне. И ей не подпеть, ибо все тут немы.

Я правду сказал говоря: Небытье — это хуже, чем ад.

В опущенный занавес сцены пустой упирается взгляд.

В раскрытой ладони издохла в агонии муха.

Но хуже — что нет Небытья ни в помине, ни в духе…

Молчанье одно. Ни души. Ни руки. И живёт

Один только Тот, Кто, хихикая, чешет живот.

И вряд ли резонно молиться: не то чтобы в ус

Не станет Он дуть, — Он, как все, малодушен и трус.

Смотри: я — как было — один. И свободен тут — можно сказать.

Отдам свою смерть за привычную жизнь и кровать.

Повтор — не увечье, не зло. И не бойся клише.

О, если б один только Дьявол, — но стыд лишь в душе…

Глупец я — откладывал время всегда на потом.

Глупица ты — клала монету всё время ребром.

Покуда о встрече на береге этом мечтаешь и ты, —

Я буду дивиться живучести глупости и ерунды.

Ешё. Вот последний совет. Ты просила сама.

Попроще живи. Без капризов чувств и ума.

При слове «Прощай!» поглубже слезу проглоти.

И песню сложи ещё на колыбельный мотив.

Сложи её сыну неявленному, по пескам

Незримой пустыни бредущему к берегам

Потерянных вод — и потом перестань говорить,

Что нет, между смертью и жизнью не тянется нить.

(Пер. Н. Джин)

КОМПРОМИСС (Песня на два голоса)

Всё забудь.

И отринь. И забудь.

Всё. Особенно плоть.

Чтоб ни слуха, ни духа.

Ничуть, —

ни слова их, ни путь,

ни их боги тем более — н? твои.

Всё забудь.

Всё своё утаи.

Всё забудь.

Что мне их «накопить» и «купить»?

«Дорожает пожрать и попить!»