Неизбежное - [2]

Но ваши годы от не-ваших вам самим не отличить, —

как камушек от камушка надетого на нить.

Вы сами, как и время ваше, — беспардонный плагиатор:

себя вы, словно день минувший, удесятерите завтра,

забыв, что «десять» — лишь «один» один десяток крат.

Десятикратный вор. Десятикратный плагиат.

Любая ваша речь — не ваша. Чужие в ней стоят слова.

Не вы произвели их или произнесли не вы сперва.

Простые буквы «а» и «б», простые цифры «раз» и «два»,

поставленные в вашу речь, есть акт двойного воровства.

Ни в воровстве при этом, ни тем более в разбое,

не обвиняют тех, кому удвоить,

утроить хочется себя, умножить,

устроить пир в копировальном ложе.

В каком количестве однако б вы ни жили,

вы станете своей деталью или

своим же фоном и своим же обстоятельством,

своим же над собою надругательством.

Руиною своей. Безлюдным портом.

Пустою лодкой в нём. Печальным натюрмортом.

Рисую с вами натюрморт…

Вы на краю пустой кровати.

Кровать высокая. Железные полати.

Она стоит у голой стенки. Кстати,

и стенки в комнате такие, как в палате

больничной. Вы и есть больны: сверхтрезвость.

Лицо морщинами изрезано, как лезвием

или осколком зеркала. И в зеркале ещё окно

разбитое — кроме лица пропитого — отражено;

вино разлитое в стакан; останки старых странных снов,

которые вам не дано связать во что-нибудь одно…

А утром — тишина сквозная.

И продолженье тишины.

Жизнь это то, что остаётся, когда её покинут сны

и всё, что никакому глазу пока ни разу разглядеть

не довелось, — одну лишь фразу, начертанную посередь

невидимой стены рукой невидимой, — пророчество:

«О, чем теснее в мире, тем сквознее одиночество!»

Значенье этих вещих слов значительнее в тишине:

ни среди этих тесных стен, ни в целом здании, ни вне, —

среди вещей, живых созданий или приснившихся во сне, —

никто не ваш, ничто не ваше. И не по чьей-либо вине —

как в гробе или как в утробе, вам тесно тут, нигде вам не

найти родной души…

…она — в иной, проклятой, стороне

полей могильных. За чертой, что отсекла чертополох, —

тех, кто, увы, искали смерть, — от тех, кого, увы, врасплох

она застигла, кто успели воскликнуть только «ох». Как вздох

зелёный, стелется над ними приглаженный и сытый мох…

Но на поля самоубийц за ровной чередой могил

никто ни вздоха, ни молитвы, ни цветов не приносил.

Трава истлела в жёлтый прах, а чёрный эвкалипт иссох —

отсутствие страданий, страха, примет каких-либо эпох,

присутствие чего уж нет, что есть необозначенность,

несвязанность, нейтральность, пустота, истраченность…

Улёгся бугорок печали в равнину из песчаных крох.

Улёгся и в мозгу бугристом крепчавший в нём переполох…

Увы, улёгшаяся смута и отступившая тоска

есть зрелость.

Зрелость — спячка духа,

оструганного, как доска

глухая. Зрелость — глухость слуха

к тому, что громче шёпота.

Она — незримое для глаз, неслышное для уха

сплошное разрушение-разруха

всего и вся. Не разрушенье, — больше: раскрошенье.

Схождение камней в песок. Исчезновенье

в пустыне голой, где ни тени, ни плетени,

где вы, увы, — деталь чужого сна,

освободившаяся от сплетений

с любой другой. Им всем — одна цена.

Цена песка в песках, где выживает-длится

Одна лишь скука, дьявол чёрнолицый,

кому, как вам уже, на всё, что мнётся

и движется, смотреть не хочется.

В колодце

воды немнущаяся гладь, спокойствие песчинок

в песках безветренных — вот образцы картинок

в виньетках из сплошного завывания сурдинок…

Сплошная скука и отсутствие сплошное формы…

Сгущение бесформенности как формальной нормы…

Сгущение присутствия затишья перед штормом…

Не только шторма, — не случится даже ряби на душе,

как не случилось не родиться тому, что родилось уже.

Случится с вами что случается с предметами в музее,

что происходит ежедневно в Риме с Колизеем:

глухое, как зубная боль, сознанье непричастности

к самим себе во времени; как в целом, так и в частности;

невольное, как сон, желанье не присутствовать

при том, как беспробудно засыпает суть твоя.

И как руины Колизея с новой в Риме улицей,

слова вчерашние сегодня больше не рифмуются.

Лицо у вас — и то покинуло границы своего овала.

Осталось подвести итог утратам — и начать сначала.

С руин начать теперь. С развалин. С того начать, что в вас

осталось…

Но есть ли слово в словарях назвать что вы утратили?

Любое слово — это цепь поводыря-предателя,

смыкающая личное с безличным знаменателем,

а всё наличное — со временем, которого не стало…

Как называть, к примеру, чувство, от которого устала

змея стареющая, — чувство, будто ей недоставало

чего-то главного, когда из логова её, завала,

без жала своего в не-свой, небесно-синий, мир сбежала,

в котором сбросила личину и начала себя с начала?

Любое слово есть название того, что перестало

существовать. И не назвать-не выразить утрату словом,

поскольку слово суть само — утрата; дом, в котором

живёт не тот, кто в нём живёт; оно — пустая кожура

змеи, которая покинула её ещё вчера

и унесла с собой помимо тайны своего шипенья

необъяснённую свою премудрость перевоплощенья…

Итак — на полосе запретной, на кладбище самоубийц,

на острове, у мёртвых вод или у красных, у границ

Востока с Западом, среди иссохших медуниц, мокриц

издохших, среди птиц, клюющих землю из крупиц

песка могильного, на землю вы теперь ложитесь ниц