Нефть в наших жилах - [26]

И Тати прорвало:

— Я буду боготворить тебя! — воскликнула она полушёпотом. Её порыв влился в эти слова, заполнил их, но их было слишком мало, чтобы вместить его целиком, он кипел у неё под кожей — Тати ощущала жар своих щёк, ладоней, живота… Ей казалось, что внутри у неё сокрыт источник, который печет сильнее, чем полуденное солнце. Она попыталась поймать кисть руки Кузьмы, чтобы, покрыв её поцелуями, хоть немного остудиться, отдать часть своего жара… Но юноша не позволил.

— Этого нельзя, — сказал он твёрдо, но в интонации его тем не менее сквозило неуловимое обещание, способное окрылить болезненное воображение влюблённой.

Тати сама помогала Кузьме играть роковую роль в своей судьбе. Она идеально вписывалась в выдуманный им сюжет: лихорадочно блестящие глаза, румянец возбуждения на щеках — юноша ликовал. Ему казалось, что сейчас он живет жизнью героя авантюрного романа, он вошел в раж и стал на ходу придумывать продолжение…

Тати с покорной, почтительной готовностью отстранилась, руки, протянутые вперёд, убрала резко, словно получив удар плетью по пальцам. Метательница ножей, как про себя именовала её Тати, стояла на некотором расстоянии, неподвижная и с виду безучастная. Её можно было бы принять за мраморную парковую статую, если бы ветер не трогал длинных пол белого пиджака, но на лице этой девушки — Тати успела заметить — на мгновение задержалось странное, сосредоточенное выражение, и Тати стало страшно, точно молодая охранница уже целилась в неё — она явственно увидела внутренним взором лезвие летящего ножа, тонкое, как шпилька, сверкающее на солнце, как молния, способное вонзиться в плоть по самую рукоять — той, высокой и красивой, стоит только достать его из-за пояса и…

— До свидания, — сказал Кузьма, обернувшись в последний раз. Накидка его сзади спускалась до пояса, воздушные, словно пузырьки морского прибоя, кружева окаймляли полотно.

«В таких накидках действительно не работают» — промелькнула мысль. Ноздрей коснулся запах паленого пластика — Лиль, должно быть, подожгла очередную урну.

Людей на бульваре почти не осталось — сиеста. Купив стакан содовой, Тати спряталась в тени зонтика. Молоденький продавец наслаждался отсутствием покупателей — он сидел на раскладном стульчике, и на коленях у него лежала книга.

— Скажите, а вам позволено разговаривать с женщинами? — спросила его Тати.

Юноша оторвался от чтения и взглянул на неё удивленно.

— Я ведь говорил с вами…

— И вашу жену не возмущает то, что каждый день сотни женщин покупают у вас воду?

— Ну… Даже если ей это и не по душе, она отдает себе отчет в том, что у нас не будет денег… Она не станет запрещать мне зарабатывать.

— Где она работает?

— Она прораб на стройке. Вон там… — юноша всколыхнул томный горячий воздух широким рукавом, указывая куда-то вдаль, к океану, где в трепещущем мареве ввинчивались в небо каменные буры небоскребов. Едва различимыми голубоватыми линиями прорисовывались на горизонте силуэты подъемных кранов.

Тати допила воду и, на всякий случай поискав глазами Лиль, бросила стаканчик в урну.

— Твоя жена молодец, — сказала она мороженщику на прощание, — самое ценное, что есть у людей, это возможность говорить друг с другом. Без этого мы — скот.

Юноша, скорее всего, не понял её, но кивнул вежливо, так, как полагается кивать покупателям. Книгу у него на коленях ветер распустил веером; склонившись, он поспешно принялся отыскивать потерянную страницу, пола его накидки взметнулась, подхваченная воздушным потоком, словно белое чаячье крыло.

Вечером того дня в уютном баре на окраине Хорманшера, где подавали ледяной имбирный чай и нежнейшую фруктовую пастилу кубиками, Тати слушала певцов, сидя среди мягких подушек, разложенных прямо на полу. Люди приходили и уходили — тихо позванивал небольшой колокольчик над дверью.

В помещении, освещенном неяркими светильниками в бумажных абажурах, каждый посетитель чувствовал себя не клиентом, а гостем. За такое необычное свойство Тати и полюбила хармандонские харчевни. Сервис здесь был ненавязчивым, а атмосфера — домашней.

Нерезкая тень проскользнула по пестрому ковру — кто-то вошел и опустился на подушку рядом с Тати. Сначала она не обратила на это особого внимания. Незнакомые люди в таких заведениях часто занимали соседние места — у хармандонцев так принято, они очень общительный народ, и могут запросто заговорить в баре как старые знакомые, даже если видят друг друга в первый и последний раз. Часто в харчевнях к молодым женщинам подсаживаются хармандонские «гаяши» — юноши вольного поведения. Они поют, танцуют для посетительниц, приносят им фрукты, вина на специальных торжественных серебряных подносах и, если женщины хотят, проводят с ними ночи. Они тоже надевают на себя шаровары, рубахи с широкими рукавами, пояса и длинные головные накидки — отличить их от благочестивых юношей можно лишь по тому, что они свободно разговаривают с женщинами на любые темы, от изящных искусств до политики и бизнеса, появляются в местах, куда порядочным мужчинам путь заказан, и надевают на себя необычные, привлекающие внимание аксессуары. Многие из них, например, носят крупные яркие бусы, цепи, браслеты, обшивают свои рукава и платки по краям деревянными колечками, монетками или крохотными колокольчиками, которые постукивают или позванивают при каждом движении.