— Стройся!
Кто сидел — вскочил, кто курил — бросил папиросу, — все быстро выстроились во дворе.
Вышел военком — высокий, худой, с портупеей, опоясывающей впалую грудь; с ним еще какой-то, низенький, плотный, в очках.
— Кто это? — тихо спросил Шефтл у стоящего справа Яковенко.
— Новый секретарь райкома.
— А Микола Степанович? — удивился Шефтл.
— Микола Степанович в больнице. Сердце.
— Что ты говоришь? Когда это случилось? — Яковенко хотел ответить, но тут послышалась команда «смирно!».
Военком объявил, что вся группа, состоящая из двадцати шести человек, будет направлена в одну часть. Старшим назначается Антон Иванович Шелестов, бывший буденовец и секретарь местной колхозной партийной организации.
Затем военком дал слово секретарю райкома. Шефтла так взволновало известие об Иващенко, что он ничего не слышал и не заметил даже, как секретарь кончил свою речь. Военком подозвал к себе Шелестова, одетого в старую буденновскую форму, дал ему большой запечатанный пакет и сказал, что через час все должны быть на вокзале, у военного коменданта, так как в восемнадцать ноль-ноль отправляется поезд.
«Через час? — встрепенулся Шефтл. — А Элька?» По команде Шелестова шеренга перестроилась по четыре в ряд. И снова команда:
— На-пра-во! Шагом арш!
Колонна слегка дрогнула, промаршировала по двору и свернула на шоссе, ведущее мимо водонапорной башни, прямо к железнодорожной станции.
Этого Шефтл никак не ожидал, был уверен, что хоть на полчаса они все-таки задержатся. Но теперь он ничего не мог поделать. Шагая по мостовой, он беспокойно оглядывался на тротуары, надеясь увидеть среди прохожих Эльку.
Если бы она знала! Она бы наверняка, хоть издали, простилась с ним. Но откуда ей было знать?
Улочка, на которой жила Элька, была теперь совсем близко, в каких-нибудь ста шагах от колонны. От этого Шефтл еще больше разволновался. Он почти у ее дома…
В первом ряду затянули песню. Колонна зашагала быстрей. Элькина улочка осталась позади.
«Все. Теперь я ее не увижу».
На станцию, вспотев от жары и ходьбы, явились в назначенное время. Шелестов отправился к коменданту. Там он узнал, что поезд на Синельниково придет с опозданием на час.
Шефтл не помнил себя от досады. Ведь он мог провести этот час там! Поди знай.
Шелестов разрешил отдохнуть, но строго приказал: ровно в девятнадцать ноль-ноль собраться у дверей военной комендатуры.
Шефтл тут же побежал к киоску, купил открытку и, прислонившись к каменной ограде, черкнул несколько слов Зелде. Написал, что встретил в военкомате своего старого приятеля из Веселого Кута, Олеся Яковенко, и что их обоих отправляют в одну часть. Так что они будут вместе.
Шефтл знал, что Зелда обрадуется и это ее немного успокоит.
Он с трудом втолкнул открытку в переполненный почтовый ящик и зашагал по перрону.
На перроне и в привокзальном сквере он увидел множество женщин с маленькими детьми и стариков. Стоял шум, в общем гомоне звучали украинские, молдавские, еврейские, русские слова…
Все это были эвакуированные из Ровно, Львова, Тирасполя, Черновиц. Утром их высадили из эшелона, и теперь они ждут подвод из соседних колхозов. Там, как им сообщила районная власть, их должны расселить.
Шефтл с состраданием смотрел на усталых угрюмых людей. Они сидели на узлах или лежали на скамейках и на земле, подстелив под себя кто одеяло, кто пальто. Беженцы…
У каждого недавно был дом — и вот они очутились с маленькими детьми под открытым кебом. Сколько же разрушено очагов…
Раздался протяжный свист локомотива; мимо вокзала пронесся состав с запломбированными пульмановскими вагонами и длинными открытыми платформами, на которых стояли токарные и фрезерные станки, моторы, подъемные краны, всякое заводское оборудование.
А навстречу ему мчался другой состав. Из теплушек выглядывали молодые красноармейцы, под брезентовыми чехлами угадывались стволы орудий, ящики со снарядами… Один поезд мчался в тыл, другой — на передовые линии.
Шефтл искал в толпе Олеся. Снова загудели рельсы. Прибыл санитарный поезд. Возле одноэтажного красного здания вокзала паровоз в последний раз пропыхтел, выпуская густые клубы пара, звякнули, стукнувшись, буфера. В окнах вагонов показались перевязанные головы, бледные лица. В тамбурах стояли раненые — иные на костылях, у иных болтались пустые рукава.
Все, кто был на перроне, побежали к эшелону с ранеными. Местные и приезжие, крестьяне из соседних колхозов и эвакуированные, отталкивая друг друга, толпились у вагонов. У каждого кто-нибудь был на фронте — отец, сын, брат, и каждый в эту минуту надеялся найти среди прибывших кого-нибудь из своих. Взволнованные женщины бегали вдоль эшелона, от которого несло йодоформом и карболкой, и выкрикивали фамилии:
— Карабутенко! Петр Карабутенко!
— Бограчев!..
— Рябцев!
— Рабунский!
— Кубланов Наум…
— Данченко!
— Мееров Михаил!
Шефтл, с мешком за плечами, стоял в стороне и смотрел.
«Каждый из них уже побывал в огне, — думал он взволнованно о раненых. — Видел смерть…»
Когда эшелон с ранеными ушел, Шефтл снова стал искать Яковенко и обнаружил его возле почтового ящика. Яковенко тоже отправил открытку домой. На вокзальных часах было без десяти семь. Они двинулись к месту сбора.
