Поев и выпив горячего, крепкого чаю, Алексей совсем разомлел. Не в силах языком пошевелить, он лег на кушетку, накрылся байковым одеялом и мгновенно заснул.
А хозяйка, взяв мокрые вещи, тихонько вышла на кухню.
Глава пятая
Когда Алексей проснулся, сквозь окошко заглядывала луна, наполняя комнатку слабым светом. Было очень тихо. Алексей чувствовал, что в комнате, кроме него, никого нет. Но вскоре послышались легкие шаги, дверь приоткрылась, и вошла хозяйка.
— Не спите? — прошептала она, стоя у порога.
— Нет, нет! — живо откликнулся Алексей и сел.
— Ну, как вы себя чувствуете? Отдохнули немного?
— Прекрасно отдохнул и чувствую себя отлично. Большое вам спасибо! Вы меня просто спасли… Но уже, должно быть, поздно? Который час?
— Скоро десять. Вы проспали одиннадцать часов, я уже успела побывать в школе. Вы, наверно, проголодались… Сейчас дам вам поесть.
Она зажгла маленькую керосиновую лампу. В комнате посветлело. Только теперь, очнувшись от сна, Алексей заметил, что женщина молода и красива: стройная, с тяжелой рыжеватой косой, свернутой узлом на затылке, с белой шеей и большими темными печальными глазами.
Оттого что они были одни в комнате — только он и она, да ночь за окном, — Алексею стало тревожно. Он уже столько времени не видел женщин.
Он не мог, хоть и старался, отвести от хозяйки глаз. Ему показалось, что она это заметила. Проходя мимо него к шкафу, ускорила шаги, как-то неприветливо посмотрела на него.
«Наверно, хочет, чтобы я поскорей ушел, — виновато подумал Алексей. — Только сказать стесняется: сам, мол, соображай… Что ж, понятно… Она здесь одна, деревушка крохотная. Еще оговорят…»
Он встал.
— Ну, я пойду…
Хозяйка, начав накрывать на стол, опустила руки и с удивлением взглянула на него:
— Куда вы пойдете? Ночь на дворе!
— Скажу вам правду, — поглядел он ей в глаза. — Не хочется вас стеснять. Мне кажется…
— Глупости… Переночуете, и все, — спокойно сказала женщина и вышла на кухню.
Алексей снова сел на кушетку. Сердце у него тревожно заколотилось от мысли, что он останется ночевать в одной комнате с этой женщиной.
Скоро она вернулась, неся тарелку с супом и несколько сухарей.
— Ешьте, — сказала она, присаживаясь в сторонке.
— А вы?
— Я ужинала.
Алексей по-прежнему не сводил с нее глаз. Что-то в ней невыразимо трогало его, он даже сам не знал что: улыбка ли ее печальная или мягкое спокойствие…
«Не смей, — приказывал себе Алексей, — не касайся ее даже в мыслях… Не думай, что, если она оставила тебя ночевать, значит… Просто она очень хорошая женщина. Возьми себя в руки и не смотри на нее так… она ведь чувствует, что ты все время на нее смотришь…
Стараясь овладеть собой, он начал расспрашивать ее о последних сводках.
— Рассказывайте, рассказывайте, — просил он, боясь, что она вот-вот встанет и уйдет на кухню. Пусть бы просто сидела, как сидит теперь, напротив него, чтобы он мог на нее смотреть, видеть ее темные глаза, слышать, как она дышит… — Ну, рассказывайте, — повторил Алексей, придвигаясь к хозяйке.
— Что я могу вам рассказать? Мы ведь здесь как на необитаемом острове… что мы знаем? Уже восемь дней не получаем газет. Ведь от нас до железной дороги пятьдесят три километра… До шоссе тоже далеко, кругом лес…
— А… старых газет у вас нет? Не сохранились?
— Я их беженцам отдала, на курево. Вот когда проходили… на Оршу.
— Значит, в Орше наши?
— Так они говорили.
Алексей покачал головой, как бы сожалея, что не встретился с беженцами и теперь ему придется идти в одиночку.
— Сколько отсюда до Орши?
— Сто двадцать километров, если по шоссе.
— А лесом? Не ближе?
— Пожалуй.
— Вы здешняя?
— Да, — ответила женщина. — Я здесь давно живу.
— А раньше? — спрашивал он, подавляя желание коснуться ее руки.
Женщина промолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать разговор.
— Да в Орше же, — проговорила она наконец. — А вы не хотите еще поесть?
— Спасибо, я сыт…
Алексей машинально сунул руку в карман, нащупал коробок с несколькими спичками и смущенно улыбнулся.
— Вот закурить бы… — проговорил он.
— О, это пожалуйста! — воскликнула женщина, оживившись, и проворно подошла к шкафу. — Пожалуйста, вот вам махорка, — сказала она, подавая Алексею жестяную коробку. — Курите, курите, я просто истосковалась по табачному дыму… Уже почти полгода, как никто не курит в этом доме.
— А раньше курили? — спросил Алексей, глубоко затягиваясь крепким махорочным дымом.
— Муж курил.
— Понятно. Он что, на фронте?
— Сама не знаю. Его еще зимой взяли на годичные военные курсы в Ровно. Теперь там, должно быть, фронт. Писем-то нет, — уголки ее маленьких полных губ дрогнули.
— Да… война, — задумчиво произнес Алексей. — Так и живете здесь одна? — спросил он сочувственно.
— Да… Работаю в соседнем колхозе, учительницей. А что будет дальше — не знаю.
— Да, да, война, — повторил Алексей. Ему вдруг стало нестерпимо жаль эту женщину. Сколько их теперь, одиноких, беспомощных… И Элька среди них… Ну, Элька, положим, умеет за себя постоять. Хорошо, что она далеко отсюда. А эта… — Уехать бы вам отсюда… Как вас зовут?
— Люба. Любовь Михайловна. Уехать? Куда? Как? У нас что-то пока об этом не говорят… А вас как зовут? — спросила она, сдвигая брови.
